Г-Х
Андерсен «Снеговик»
Так и
хрустит во мне! Славный морозец! – сказал снеговик. – Ветер-то, ветер-то так и
кусает! Просто любо! А ты что таращишься, пучеглазое? – Это он про солнце
говорил, которое как раз заходило. – Впрочем, валяй, валяй! Я и не моргну!
Устоим! Вместо глаз у него торчали два осколка кровельной черепицы, вместо рта
красовался обломок старых граблей; значит, он был и с зубами. На свет он
появился под радостные «ура» мальчишек, под звон бубенчиков, скрип полозьев и
щелканье извозчичьих кнутов. Солнце зашло, и на голубое небо выплыла луна,
полная, ясная! – Ишь, с другой стороны ползет! – сказал снеговик. Он думал, что
это опять солнце показалось. – Я все-таки отучил его пялить на меня глаза!
Пусть себе висит и светит потихоньку, чтобы мне было видно себя!.. Ах, как бы
мне ухитриться как-нибудь сдвинуться! Так бы и побежал туда на лед покататься,
как давеча мальчишки! Беда – не могу сдвинуться с места! – Вон! Вон! – залаял
старый цепной пес; он немножко охрип – ведь когда-то он был комнатною собачкой
и лежал у печки. – Солнце выучит тебя двигаться! Я видел, что было в прошлом
году с таким, как ты, и в позапрошлом тоже! Вон! Вон! Все убрались вон! – О чем
ты толкуешь, дружище? – сказал снеговик. – Вон та пучеглазая выучит меня
двигаться? – Снеговик говорил про луну. – Она сама-то удрала от меня давеча; я
так пристально посмотрел на нее в упор! А теперь вон опять выползла с другой
стороны! – Много ты мыслишь! – сказал цепной пес. – Ну да, ведь тебя только что
вылепили! Та, что глядит теперь, луна, а то, что ушло, солнце; оно опять
вернется завтра. Уж оно подвинет тебя – прямо в канаву! Погода переменится! Я
чую – левая нога заныла! Переменится, переменится! – Не пойму я тебя что-то! –
сказал снеговик. – А сдается, ты сулишь мне недоброе! То красноглазое, что
зовут солнцем, тоже мне не друг, я уж чую! – Вон! Вон! – пролаяла цепная
собака, три раза повернувшись вокруг самой себя и улеглась в своей конуре
спать. Погода и в самом деле переменилась. К утру вся окрестность была окутана
густым, тягучим туманом; потом подул резкий, леденящий ветер и затрещал мороз.
А что за красота, когда взошло солнышко! Деревья и кусты в саду стояли все
покрытые инеем, точно лес из белых кораллов! Все ветви словно оделись
блестящими белыми цветочками! Мельчайшие разветвления, которых летом и не видно
из-за густой листвы, теперь ясно вырисовывались тончайшим кружевным узором
ослепительной белизны; от каждой ветви как будто лилось сияние! Плакучая
береза, колеблемая ветром, казалось, ожила; длинные ветви ее с пушистою
бахромой тихо шевелились – точь-в-точь как летом! Вот было великолепие! Встало
солнышко… Ах, как все вдруг засверкало и загорелось крошечными,
ослепительно-белыми огоньками! Все было точно осыпано алмазною пылью, а на
снегу переливались крупные бриллианты! – Что за прелесть! – сказала молодая
девушка, вышедшая в сад с молодым человеком. Они остановились как раз возле
снеговика и смотрели на сверкающие деревья. – Летом такого великолепия не
увидишь! – сказала она, вся сияя от удовольствия. – И такого молодца тоже! –
сказал молодой человек, указывая на снеговика. – Он бесподобен! Молодая девушка
засмеялась, кивнула головкой снеговику и пустилась с молодым человеком по снегу
вприпрыжку, у них под ногами так и захрустело, точно они бежали по крахмалу. –
Кто такие эти двое? – спросил снеговик цепную собаку. – Ты ведь живешь тут
подольше меня; знаешь ты их? – Знаю! – сказала собака. – Она гладила меня, а он
бросал косточки; таких я не кусаю. – А что же они из себя изображают? – спросил
снеговик. – Паррочку! – сказала цепная собака. – Вот они поселятся в конуре и
будут вместе глодать кости! Вон! Вон! – Ну, а значат они что-нибудь, как вот я
да ты? – Да ведь они господа! – сказал пес. – Куда как мало смыслит тот, кто
только вчера вылез на свет божий! Это я по тебе вижу! Вот я так богат и годами
и знанием! Я всех, всех знаю здесь! да, я знавал времена получше!.. Не мерз тут
в холоде на цепи! Вон! Вон! – Славный морозец! – сказал снеговик. – Ну, ну,
рассказывай! Только не греми цепью, а то меня просто коробит! – Вон! Вон! –
залаял цепной пес. – Я был щенком, крошечным хорошеньким щенком, и лежал на
бархатных креслах там, в доме, лежал на коленях у знатных господ! Меня целовали
в мордочку и вытирали лапки вышитыми платками! Звали меня Милкой, Крошкой!..
Потом я подрос, велик для них стал, м меня подарили ключнице, я попал в
подвальный этаж. Ты можешь заглянуть туда; с твоего места отлично видно. Так
вот, в той каморке я и зажил как барин! Там хоть и пониже было, да зато
спокойнее, чем наверху: меня не таскали и не тискали дети. Ел я тоже не хуже,
если не лучше! У меня была своя подушка, и еще там была печка, самая
чудеснейшая вещь на свете в такие холода! Я даже уползал под нее!.. О, я и
теперь еще мечтаю об этой печке! Вон! Вон! – Разве уж она так хороша, печка-то?
– спросил снеговик. – Похожа она на меня? – Ничуть! Вот сказал тоже! Печка
черна как уголь: у нее длинная шея и медное пузо! Она так и пожирает дрова,
огонь пышет у нее изо рта! Рядом с нею, под нею – настоящее блаженство! ее
видно в окно, погляди! Снеговик посмотрел и в самом деле увидал черную
блестящую штуку с медным животом; в животе светился огонь. Снеговика вдруг
охватило такое страшное желание, – в нем как-будто зашевелилось что-то… Что
такое нашло на него, он и сам не знал и не понимал, хотя это понял бы всякий
человек, если, разумеется, он не снеговик. – Зачем же ты ушел от нее? – спросил
снеговик пса, он чувствовал, что печка – существо женского пола. – как ты мог
уйти оттуда? – Пришлось поневоле! – сказал цепной пес. – Они вышвырнули меня и
посадили на цепь. Я укусил за ногу младшего барчука – он хотел отнять у меня
кость! «Кость за кость!» – думаю себе… А они осердились, и я оказался на цепи!
Потерял голос… Слышишь, как я хриплю? Вон! Вон! Вот тебе и вся недолга!
Снеговик уже не слушал; он не сводил глаз с подвального этажа, с каморки ключницы,
где стояла на четырех ножках железная печка величиной с самого снеговика. – Во
мне что-то странно шевелится! – сказал он. – Неужели я никогда не попаду туда?
Это ведь такое невинное желание, отчего ж бы ему не сбыться! Это мое самое
заветное, мое единственное желание! Где же справедливость, если оно не
сбудется? Мне надо туда, туда к ней… Прижаться к ней во что бы то не стало,
хоть бы разбить окно! – Туда тебе не попасть! – сказал цепной пес. – А если бы
ты и добрался до печки, то тебе конец! Вон! Вон! – Мне уж и так конец подходит,
того и гляди, свалюсь! Целый день снеговик стоял и смотрел в окно; в сумерки
каморка выглядела еще приветливее; печка светила так мягко, как не светить ни
солнцу, ни луне! Куда им! Так светит только печка, если брюшко у нее набито.
Когда дверцу открыли, из печки метнулось пламя и заиграло ярким отблеском на
белом лице снеговика. В груди у него тоже горело пламя. – Не выдержу! – сказал
он. – Как мило она высовывает язык! Как это идет ей! Ночь была длинная,
длинная, только не для снеговика; он весь погрузился в чудесные мечты, – они
так и трещали в нем от мороза. К утру все окна подвального этажа покрылись
прекрасным ледяным узором, цветами; лучших снеговик и желать не мог бы, но они
скрыли печку! Мороз так и трещал, снег хрустел, снеговику радоваться да
радоваться бы, так нет! Он тосковал о печке! Он был положительно болен. – Ну,
это опасная болезнь для снеговика! – сказал пес. – Я тоже страдал этим, но
поправился. Вон! Вон! Будет перемена погоды! И погода переменилась, началась
оттепель. Зазвенела капель, а снеговик таял на глазах, но он не говорил ничего,
не жаловался, а это плохой признак. В одно прекрасное утро он рухнул. На месте
его торчало только что-то вроде железной согнутой палки; на ней-то мальчишки и
укрепили его. – Ну, теперь я понимаю его тоску! – сказал цепной пес – У него
внутри была кочерга! Вот что шевелилось в нем! Теперь все прошло! Вон! Вон!
Скоро прошла и зима. – Вон! Вон! – лаял цепной пес, а девочки на улице пели:
Цветочек лесной, поскорей распускайся! Ты, вербочка, мягким пушком одевайся!
Кукушки, скворцы, прилетайте, Весну нам красну воспевайте! И мы вам подтянем:
ай, люли-люли, Деньки наши красные снова пришли!
Братья
Гримм «Умная дочь крестьянская»
Жил
когда-то на свете бедный крестьянин; земли у него вовсе не было, и была у него
всего лишь одна небольшая избушка да единственная дочка. Вот и говорит раз
дочка отцу: — Надо бы нам выпросить у короля хотя бы какой-нибудь кусок
пустоши. Услыхал король про их бедность и подарил им клочок луга. Перепахала
она его вместе с отцом, и собрались они посеять на нем рожь да еще что-нибудь.
Вспахали они почти уже все поле и вдруг нашли в земле ступку, а была она из
чистого золота. — Знаешь что, — сказал отец дочке, — господин король был к нам
так милостив, что подарил нам эту землю. Давай отдадим мы ему за это золотую
ступку. Но дочь на это не согласилась и говорит: — Батюшка, если есть у нас
одна только ступка, а пестика нету, то с нас ведь потребуют еще и пестик, —
лучше уж вы помолчите. Но отец ее не послушался, взял ступку и отнес ее королю
и сказал, что нашел ее на лугу, и спросил, не примет ли он ее от него в дар.
Взял король ступку и спрашивает: — А не находил ли ты еще чего? — Нет, —
ответил крестьянин. И сказал король, чтоб доставил он ему и пестик. Крестьянин
сказал, что такого они, мол, не находили, но этот ответ помог ему мало, — все
равно, что говорить на ветер. И посадили его в темницу, чтобы сидел он там,
пока пестика не достанет. Тюремщики приносили ему каждый день хлеб да воду —
то, что в тюрьме полагается; и услыхали тюремщики, как он все повторял про
себя: «Ах, если б я послушался своей дочери! Ах, если б я послушался своей
дочери!» Тогда пошли тюремщики к королю и доложили, что узник все кричит и
повторяет: «Ах, если б я послушался своей дочери», а от пищи и питья
отказывается. И приказал король тюремщикам привести узника к нему, и спросил
его король, отчего это он все кричит: «Ах, если б я послушался своей дочери». —
Что же такое сказала твоя дочь? — Да она сказала, чтоб я не относил вам ступки,
а то потребуют с меня еще и пестик. — Если у тебя такая разумная дочь, то
пускай она явится ко мне. И вот пришлось ей идти к королю, и стал он
спрашивать, так ли она уж умна и вправду; и сказал, что хочет задать ей одну
задачу; если она ее решит, то он женится на ней. Она тотчас сказала «хорошо» и
согласилась ее решить. Тогда король и говорит: — Приходи ко мне не одетая и не
голая, не верхом и не в повозке, не путем, а всё же дорогою, — если ты сможешь
это выполнить, то я на тебе женюсь. Вот пошла она, разделась совсем догола — и
стала она неодетая; и взяла большую рыбачью сеть, стала в нее и укуталась ею —
вот и не была она голая; наняла она себе за деньги осла и привязала ту сеть к
ослиному хвосту, чтоб тащил он ее, — вот и не ехала она ни верхом, ни в повозке;
а осел должен был тащить ее по колее, и касалась она земли одним только большим
пальцем ноги — и вот шла она ни путем, ни без дороги. Вот явилась она, и король
сказал, что задачу она решила и все выполнила как следует. Велел он тогда
выпустить ее отца из темницы, взял он ее себе в жены и отдал в ее распоряжение
всю королевскую казну. Прошло несколько лет. И выехал однажды король на парад;
и случилось, что крестьяне, распродав свои дрова, остановились со своими
повозками у замка; иные повозки запряжены были волами, а иные лошадьми. И было
у одного крестьянина три лошади, и одна из них с маленьким жеребенком;
жеребенок убежал и лег между волами, запряженными в повозку. Сойдясь, крестьяне
заспорили, задрались между собой и стали шуметь; тот, у кого были волы, хотел
взять себе жеребенка, утверждая, что он-де родился от его волов, а другой
сказал: «Нет, он от моих лошадей родился, и должен он остаться у меня». И дошел
их спор до самого короля, и он вынес приговор: где лежал жеребенок, там он и
должен остаться; и вот жеребенка получил крестьянин, который приехал на волах,
а ему он и вовсе не принадлежал. И пришлось другому уйти ни с чем; заплакал он
с горя о пропавшем своем жеребенке. И вот узнал он о том, что госпожа королева
очень милостива, потому что сама родом из бедных крестьян; и он пошел к ней,
стал ее просить, не может ли она ему помочь вернуть его жеребенка. Она сказала:
— Ладно, если ты мне пообещаешь, что меня не выдашь, то я скажу, как надо
сделать. Рано поутру, когда король будет проезжать на развод караулов, стань
посреди улицы, где он будет следовать, возьми большой невод и делай вид, будто
ловишь рыбу, и все продолжай тянуть сеть и вытряхивать, будто она полна рыбы, —
и она объяснила ему, что должен он ответить, если король станет его спрашивать.
И вот на другой день крестьянин принялся ловить неводом рыбу на суше. Король,
проезжая мимо, это увидел и послал своего гонца спросить, чем этот дурак там
занимается. Тот ответил: — Я рыбу ловлю. А гонец спрашивает, как же он может
ловить рыбу, когда нет воды. Тогда крестьянин сказал: — Да так же, как от двух
волов может родиться жеребенок, так вот и я ловлю рыбу на суше. Гонец передал
его ответ королю; и приказал король привести к нему крестьянина и объявил ему,
что это не сам он придумал, и пусть, мол, тотчас сознается, кто его этому
научил. Но крестьянин сознаваться не хотел и все говорил: «Да боже упаси! Сам я
придумал!» Разложили его тогда на соломе и стали бить и пытать, пока он,
наконец, не сознался, что этому научила его королева. Воротился король домой и
говорит своей жене: — Зачем ты мне говоришь неправду? Отныне не хочу я, чтоб
была ты моею женой; прошли твои денечки, ступай туда, откуда пришла, — в
крестьянскую свою избенку. Однако на прощанье он дозволил ей взять с собой то,
что всего ей дороже да милей. И молвила она: — Хорошо, мой милый муженек, если
ты велишь, то я так и сделаю, — и она кинулась к нему в объятья, стала его
целовать и сказала, что хотелось бы ей с ним как следует проститься. И она
велела принести крепкого сонного зелья, чтоб выпить с ним напоследок; и выпил
король весь кубок залпом, а она еле хлебнула. И вот вскоре впал он в глубокий
сон; увидев это, она позвала слугу, взяла красивое белое покрывало, укутала в
него короля и велела слугам вынести его и положить в карету и отвезла его
тайком в свою избушку. Положила она его в свою постельку, и спал он целый день
и целую ночь, а когда проснулся, огляделся и говорит: — Ах, господи, где же это
я? — и стал звать своего слугу, но никто не явился. Подошла, наконец, к постели
жена и говорит ему: — Мой милый король, вы мне велели, чтоб взяла я собой из
замка самое что ни на есть для меня дорогое да любимое, но нету для меня ничего
дороже и милее на свете тебя, — вот и взяла я тебя вместе с собой. Навернулись
слезы на глаза у короля, и сказал он ей: — Дорогая жена, ты должна быть моею, а
я твоим, — и взял он ее снова в свой королевский замок и велел отпраздновать
свадьбу еще раз; и живут, пожалуй, они и до нынешних дней.
http://www.skazayka.ru/umnaya-doch-krestyanskaya/
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.