Новгородские реалии в некрасовской поэзии

Е.В. Шашкова

Новгородские реалии в некрасовской поэзии

Ученые уже давно занимаются вопросами использования реалий в некрасовской поэзии. Результаты исследований в этом направлении отражены в комментарии к академическому полному собранию сочинений и писем Н.А.Некрасова. Обратившись к помещенному там указателю географических названий нетрудно обнаружить, что наиболее часто писатель использовал реалии, относящиеся к Санкт-Петербургу, Москве, Ярославско-костромскому краю. Но вот обращений к новгородским реалиям совсем мало, и, конечно, здесь возникает вопрос о причинах, ведь Некрасов не только нередко бывал в Новгородских местах, а в 1871г. даже купил дачу в Чудовской Луке.

Предваряя рассмотрение характера использования новгородских реалий Некрасовым следует обратить внимание вот на что.

В первой трети XIX века в русской литературе складывается образ довольно необычный, завоевавший немало поклонников, - образ Великого Новгорода. В поэзии В.А.Жуковскокого («Двенадцать спящих дев»), А.С.Пушкина («Вадим. Отрывок из неоконченной поэмы»), М.Ю.Лермонтова («Последний сын вольности») возникает Новгород, жители которого хранят высокие и благородные идеалы, которые вольнолюбивы и всегда готовы защитить того, на чью свободу кто-либо посягает.

Говоря об использовании писателем реалий надо помнить и такой аспект этой проблемы: безусловно, важно то, что он счел нужным сообщить в своем произведении о той или иной особенности действительности, но не менее важно то, о чем он «промолчал», чего «не заметил». Например в поэме «Кому на Руси жить хорошо» описание памятника Сусанину выглядит так:

Стоит из меди кованный,

Точь-в-точь Савелий-дедушка,

Мужик на площади.

«Чей памятник?» - Сусанина…    (5, 179)[1]

Здесь поэт «не заметил» скульптурного изображения монарха, «не заметил» коленопреклоненной позы Сусанина, на это обратил внимание еще А.Ф.Тарасов: «На памятнике в Костроме Иван Сусанин был поставлен на колени перед царем. Чрезвычайно показательно, что, описывая памятник, Некрасов выпрямил Сусанина – «стоит из меди кованный … мужик на площади», а бюст Михаила Романова не поминается в поэме совсем»[2]. Такого рода игнорирование, безусловно, является и обозначением позиции.

В 1840-1850-х годах Некрасов «не заметил» Великого Новгорода, хотя образ этого города уже занимал значительное место в нашей словесности, первый же некрасовский поэтический сборник «Мечты и звуки» говорит о тщательном изучении  поэтических опытов предшественников.

Нам представляется это не случайностью, а довольно цельным и органичным движением: в 1840-е годы поэт переживает кризис, он отказывается от традиционных для русской литературы 1800-1830-х годов интерпретаций образа родины, родного дома, семьи и т.п.[3] На наш взгляд, в эту чреду попадает и Великий Новгород. Это еще один аспект противостояния своим предшественникам, отказа от уже сложившихся традиций.

Впервые в поэзии Некрасова новгородские реалии появляются в 1863 году в стихотворении «Пожарище». Это произведение посвящено одной из центральных тем некрасовского творчества – теме распада.

В начале возникает безотрадный, однообразный и унылый пейзаж, изображение которого венчают своеобразные риторические восклицания:

Весело бить вас, медведи почтенные,

Только до вас добираться невесело,

Кочи, ухабины, ели бессменные!

Каждое дерево ветви повесило,

Каркает ворон над белой равниною,

Нищий в деревне за дровни цепляется.

Этой сплошной безотрадной картиною

Сердце подавлено, взор утомляется.

Ой! надоела ты, глушь новгородская!

Ой! истомила ты, бедность крестьянская!

                                                             (2, 160)

Возникает вопрос: почему же – новгородская? А не вологодская, например. Размер бы не нарушился.

Думается, появление именно такого определения «глуши» имело несколько причин. Во-первых, оно связано со временем написания стихотворения (1863). А предшествующий  1862 год ознаменовался значительным событием, которому власти придавали большое значение – торжествами в честь тысячелетия России и открытия в Новгороде памятника Тысячелетию России.

Отклики на это событие были разные. Реакция некрасовского «Современника» была отрицательной, ее особенности наиболее рельефно отразились в статье Г.З.Елисеева «862 – 1862, или Тысячелетие России», которая была помещена в восьмом номере «Свистка», входившего в состав №1 «Современника» за 1862 г. Автор как бы подводит итоги большого и сложного пути, результаты которого, по его мнению, довольно скудные. Начинает он с науки: «Корень, из которого все науки получают свои соки, есть без сомнения философия. Философия явилась в Россию очень рано, и явилась не сама, - что также очень замечательно, - а по нашему усерднейшему приглашению»[4]. И как явилась эта наука, так никуда она в России и не продвинулась. Та же участь постигла и историю, и археологию, и право. И литература оказалась лишь собранием шаблонов и штампов. Короче говоря публицист создает образ какого-то бессмысленного застоя, какого-то странного уклада, неспособного на самостоятельные решения, никому не нужного, почти нежизнеспособного.

Конечно, дистанция между Некрасовым-редактором и Некрасовым-поэтом существовала. Однако, на наш взгляд, в стихотворении «Пожарище» выражение «глушь новгородская» не случайное (глушь – как застой, неподвижность, окостенелость), оно определялось и общественной позицией самого Некрасова: как тысячу лет эта глушь существовала – такой является и сегодня.

Перемены в этой глуши могут быть лишь такого рода:

Бедных, богатых не различающий,

Шутку огонь подшутил презабавную:

Только повсюду еще украшающий

Освобожденную Русь православную

Столб уцелел – и на нем сохраняются

Строки: «Деревня помещика Вечева»!

                                                       (2, 160)

Столб, сохранившийся со времен крепостного права, теперь предстает в виде памятника сгоревшему селению, причем сгорело оно все: и крестьянские дома, и дом помещика. Сама фамилия владельца является новгородской реалией, относится она к так называемому разряду «говорящих», происходит от слова вече и несет такой смысл: былая свобода и вечевые традиции выродились в помещичество, которое, в свою очередь, угасает и движется к исчезновению.

Перед нами не бытовая зарисовка, есть все основания для аллегорического прочтения этого стихотворения, оно  своеобразное продолжение «Забытой деревни». «Освобожденная Русь» предстает растерянной, подавленной, словно истратившей все свои силы.

С.В.Смирнов в статье «Н.А.Некрасов и А.К.Толстой» подробно остановился на соприкосновениях и разногласиях этих писателей[5], но совершенно обошел вниманием новгородскую тему в творчестве обоих поэтов. Его наблюдения можно дополнить. Если Некрасов «не заметил» образа Великого Новгорода, созданного его предшественниками, то Толстой, наоборот,  всячески подчеркивал свое наследование традиций В. А. Жуковского, А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, а Великий Новгород в его творчестве является ярким ориентиром оптимального жизнеустроения. Наиболее полно такое видение сказалось в балладе «Змей Тугарин» (1867), где князь Владимир провозглашает здравницу – поднимая чашу:

За русский обычай до дна ее пью,

         За древнее русское вече!

                        25

За вольный, за честный славянский народ!

          За колокол пью Новаграда!

И если он даже и в прах упадет,

Пусть звон его в сердце потомков живет…[6]

Высокая патетика слов князя Владимира составляет пафос этой баллады, которая, помимо самых разных смыслов и значений, несет и ответ нигилистическому лагерю, столь громко о себе заявившему в начале 1860-х годов. Конечно, причислять Некрасова к нигилистическому направлению нет оснований. Надо помнить, что в том же «Свистке» Н. А. Добролюбов помещал пародии и на Некрасова. Например, программное некрасовское произведение «Последние элегии» он пародировал в стихотворном тексте «Рыцарь без страха и упрека (Современная элегия)»[7].

У каждого русского писателя своя Русь, как и своя чужбина, и своя смута и т.д. Но если для Некрасова прошлое – это угнетение крестьян, это кнут и цепи для них, это произвол помещиков, то для Толстого - это незамутненное народное начало, которое выглядит укором дню сегодняшнему, наполненному искусственными понятиями и ложными отношениями.

Наивысшая степень противостояния Некрасова и Толстого возникает при обращении к новгородским реалиям.

С.В.Смирнов считает, что Некрасов создал целую чреду плачей о погибели земли русской. По поводу поэмы «Кому на Руси жить хорошо» он пишет: «Эпохально и мощно звучит тема разорения у Некрасова – и здесь он плоть от плоти дитя великой русской литературы, где имел он и славных предшественников – авторов «Слова о погибели земли Русской», «Слова о разорении Рязани Батыем», и славных продолжателей – И.Бунина, И.Шмелева, Н.Клюева, С.Есенина…»[8]. Примерно так же ученый говорит и о поэме «Мороз Красный нос», где, по его мнению, тема гибели русской жизни определяет особенности построения произведения[9]. Соглашаясь с этими основными выводами полагаем необходимым указать на начало этой темы в творчестве поэта (или, во всяком случае, на один из ее пиков)  – в стихотворении «Пожарище».

В стихотворении «Железная дорога» (1864) использована такая новгородская реалия как название реки Волхов. Перечисляются строители дороги следующим образом:

С Волхова, с матушки Волги, с Оки,

С разных концов государства великого –

Это всё братья твои – мужики!

                                                (2, 170)

В первоначальном варианте первая строка цитированного отрывка звучала иначе:

С Немана, с матушки Волги, с Оки…

                                                    (2, 304)

Такая замена, конечно, не случайна. С одной стороны, это перечисление – символическое обозначение географии (вся страна строила!), но с другой – надо заметить еще вот что. Название Волхов в поэзии Некрасова употребляется единственный раз – именно в этом произведении и самое главное – в мужицком контексте. Т.е. оно несет и полемический смысл, если мы вспомним контекст употребления этого названия в произведениях Жуковского, Пушкина, Лермонтова – мистический или воинственный, но уж никак не мужицкий.

Следующее обращение Некрасова к новгородским реалиям в произведении под названием «Сцены из лирической комедии “Медвежья охота”» (1866 – 1867). Над этим произведением поэт работал очень неровно, многое в процессе работы осталось незавершенным. Комментарий (автор его М. М. Гин) к «Медвежьей охоте» в академическом полном собрании сочинений писателя говорит так: «В ранней редакции две части (или два действия) – первое, в котором сталкиваются друг с другом высокопоставленные и богатые господа, приехавшие на охоту, и крестьяне, участвующие в этой охоте, и второе, где с теми же господами знакомится новое лицо – молоденькая девушка Люба Тарусина, мечтающая стать актрисой: услышав об их приезде, она приходит к ним, чтобы попросить устроиться на сцену, в театр. […] Очевидно, в судьбе матери Любы роковую роль сыграла ее связь в молодости с князем Сухотиным. Может быть, и сама Люба – плод этой связи. Знакомство Любы с важными господами должно было привести, по-видимому, к столкновению старшей и младшей Тарусиных с князем Сухотиным. О дальнейшем развитии этой линии судить трудно. Ясно лишь, что намечается новый сюжет, давно волновавший Некрасова, - трагическая судьба русской актрисы» (3, 390 – 391).

Итак, сюжет для Некрасова хотя и весьма важный, но в «Медвежьей охоте» до конца не разработанный. Эта вторая часть не публиковалась при жизни поэта (кроме двух фрагментов, имеющих и самостоятельное значение), сейчас в академическом полном собрании сочинений писателя печатается в разделе «Другие редакции и варианты».

Начинается эта часть такой авторской ремаркой: «Квартира в городе Б – чах, очищенная жильцами на случай приезда охотников…» (3, 255). Комментарий никак не расшифровывает названия города, Но сделать это, на наш взгляд,  несложно. Учитывая, что медвежьей охотой Некрасов в основном занимался в окрестностях Боровичей, да и само это название неоднократно употреблял в прозе (роман «Три страны света»), есть все основания предположить, что «Б – чи» и есть сокращенное написание Боровичей.

Довольно любопытно и то, что в этой второй части находится стихотворение «Песня Любы», которое Некрасов опубликовал в своем собрании сочинений 1869 года под заглавием «Песня Любы (Из «Медвежьей охоты»)». Перед смертью Некрасов был занят подготовкой издания нового собрания своих стихотворений, рядом с этим произведением он написал следующее: «Нужно большое примечание – если успею. Мать девочки была трагическая актриса»(3, 339). Т.е. здесь поэт сам указал на реалию, которая стоит за произведением. К сожалению, это ненаписанное «большое примечание» нет возможности воссоздать хотя бы частично: в некрасоведении нет никаких сведений ни о бывшей трагической актрисе, жившей в Боровичах, ни о ее дочери.

Последнее обращение в поэзии Некрасова к новгородским реалиям встречаем в черновых набросках к поэме «Кому на Руси жить хорошо». В части «Крестьянка» Матрена Тимофеевна так указывает свою родную деревню:

            … я нездешняя,

Деревня наша Сябринцы

Отсюда тридцать верст

                               (5, 484)

 В окончательный текст поэмы это название не вошло, впрочем, как и многие другие реальные названия, относящиеся к ярославско-костромскому краю.

Таким образом, некрасовские обращения к новгородским реалиям занимают особое место в его творчестве. Они имеют большое идейное значение, в основном несут полемический смысл, дополняя обозначение позиции писателя.

---

[1] Тексты Некрасова цитируются по изданию: Некрасов Н.А. Полн. собр. соч. и писем: В 15т. – Л.-СПб., 1981-2000. Сокращенно: указание тома, указание страницы.

[2] Тарасов А.Ф. Некрасов в Карабихе. Ярославль. 1982. С. 150.

[3] Подробнее об этом см.: Шашкова Е.В. Тема усадьбы в поэзии Н.А.Некрасова середины 1840-х годов // Русская усадьба XVIII – начала XXI вв. Проблемы изучения, реставрации и музеефикации. Материалы научной конференции 2-3 июля 2009 года. Ярославль. 2009. С. 56 – 62.

[4] Свисток. Собрание литературных, журнальных и других заметок. Сатирическое приложение к журналу «Современник». 1859-1863. М. 1982. С. 243.

[5] Смирнов С.В. Н.А.Некрасов и А.К.Толстой // Некрасов в контексте русской культуры. Материалы научной конференции. Ярославль. 2008. С. 39 – 47.

[6] Толстой А.К. Собр. соч.: в 4т. М. 1963. Т. 1. С. 261.

[7] Свисток… С. 139.

[8] Смирнов С.В. Реальность впечатления и впечатление реальности у Некрасова // Карабиха. Историко-литературный сборник. Выпуск второй. Ярославль. 1993. С. 40.

[9] Смирнов С.В. Автобиографии Некрасова. Новгород. 1998. С. 125 – 130.

Краткое описание документа:

Для использования на уроках литературы в старших классах средней школы и средне-специальных учебных заведениях.