Исследовательская работа на республиканскую НПК "Сибирская весна"

Министерство образования и науки Республики Бурятия

МОУ «Хоринская средняя общеобразовательная школа №1»

Республиканская научно-практическая конференция

учащихся по гуманитарным дисциплинам «Сибирская весна».

Секция: Литература XX века.

Тема: «История одного города»

 М.Е. Салтыкова-Щедрина и

романы-антиутопии XX века».

                Автор: Хагоева Арюна, ученица 11 «в» класса.

 Адрес: с.Хоринск, улица Базарная, 17

тел.:  [phone].

Руководитель: Подобашина М.Н.,

учитель русского языка и литературы

I квалификационной категории.

с. Хоринск

2009 год

Оглавление:

 I.    Введение……………………………………………………………………………..….3

II.   Основное содержание……………………………………………………………..……5

1.      «История одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина -  предупреждение, что является важнейшей функцией жанра антиутопии

2.       Роман Е.Замятина «Мы» - художественная интерпретация финала «Истории одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина.

3.      Вопрос свободы выбора и свободы вообще в романе Е. Замятина «Мы»

4.      Сопоставительный анализ произведений М.Е. Салтыкова-Щедрина и Е.Замятина

5.      Сравнительный анализ романа Е. Замятина «Мы» и романа О. Хаксли «О, дивный новый мир»

6.      Антиутопии XX века как продолжение традиций литературы XIX века

 III.  Заключение………………………………………………………………………….....12

IV. Список литературы…………………………………………………………………….13
Введение

В одной из автобиографии 1922 года Замятин писал о том, что годы его нравственного созревания прошли под знаком огромного духовного влияния творчества Гоголя, Тургенева, Салтыкова-Щедрина.

Образы и символы щедринских произведений Замятин часто использовал в переписке с родственниками и друзьями. Нередки ссылки на щедринские образы в публицистических и литературно-критических произведениях Замятина, созданных в первые годы советской власти.

Объясняя смысл своего произведения «История одного города», М.Е. Салтыков-Щедрин писал: «Мне нет никакого дела до истории…я имею в виду лишь настоящее…я совсем не историю предаю осмеянию, а известный порядок вещей». Вдумаемся в слова Щедрина. С этой точки зрения и анахронизмы, и фантастика, и гротеск, и ограниченность пространства – всё это средства художественного обобщения, создающие различные картины – варианты государственного устройства. И «История одного города» тогда прочитывается не как сатирическая историческая хроника, не как цикл зашифрованных сатирических очерков, даже не как гротесковый сатирический роман, а как антиутопия, т.е. изображение опасных, пагубных и непредвиденных последствий, связанных с построением общества, соответствующего тому или иному социальному идеалу. «История одного города», таким образом, не пародия, а предупреждение (важнейшая функция жанра антиутопии!), выведенное из печального опыта и устремлённое в будущее.

Значит, уже в  XIX веке в русской литературе зародился жанр антиутопии, и в «Истории одного города» Щедрин предупреждает об опасности реализации утопической идеи.

Жанр антиутопии пережил настоящий расцвет в XX веке. Среди лучших антиутопий – роман Е.Замятина «Мы», роман О.Хаксли «О, дивный новый мир» (1932), повесть Дж. Оруэлла «Скотный двор» (1945) и роман «1984» (1949), Р. Бредбери «451 по Фаренгейту» (1953).

Сопоставим два произведения: «Историю одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина и роман «Мы» Е. Замятина. Уже в некоторых чертах внешности и поведения можно увидеть много общего между образами градоначальника Щедрина и вождя Единого Государства – Благодетеля – у Замятина.

Главное, что объединяет Угрюм-Бурчеева и Благодетеля, - это их стремление к универсальной регламентации жизни.

План Угрюм-Бурчеева переустройства города Глупова содержит в себе многие структурные элементы замятинского Единого Государства. То, что у Щедрина было «систематическим бредом» Угрюм-Бурчеева и с его исчезновением вспоминалось глуповцами как кошмарный сон, у Замятина стало явью Единого Государства.

Одна из главных у Замятина мысль о том, что происходит с человеком, государством, обществом, цивилизацией, когда они, поклоняясь абстрактно-разумной идее, добровольно отказываются от свободы и ставят знак равенства между несвободой и коллективным счастьем. Люди превращаются в придаток машины, в винтики. Замятин показал трагедию преодоления человеческого в человеке, потери имени как потери собственного «я». От этого и предостерегает писатель. От этого предостерегают все романы-антиутопии XX века.

Роман Олдоса Хаксли «О, дивный новый мир», по мнению Дж. Оурэлла, отчасти обязан своим появлением роману Е.Замятина «Мы» . Оба произведения рассказывают о бунте природного человеческого духа против рационального, механизированного, бесчувственного мира, в обоих произведениях действие перенесено на шестьсот лет вперед. Атмосфера обеих книг схожа, и изображается, грубо говоря, один и тот же тип общества, хотя у Хаксли не так явно ощущается политический подтекст и заметнее влияние новейших биологических и психологических теорий».

Замятин и Хаксли вслед за Салтыковым-Щедриным предупредили нас о том, как страшна любая система, фабрикующая в массовом порядке людей-роботов, делающая главным инструментом своей политики насилие во всех его формах. Эти произведения дают возможность в полной мере понять тревогу писателей за будущее своей страны.

Основное содержание

 «Оно пришло… История прекратила течение своё» - так М.Е.Салтыков-Щедрин завершает повествование о глуповских градоначальниках. Но здесь же возникает вопрос: какая история? Об этом спорят до сих пор. Одни исследователи утверждали, что Оно – это грядущая революция, другие – наступление реакции, третьи – приход к власти нового градоначальника,  о котором сам Угрюм-Бурчеев сказал: «Идёт некто за мной, который будет ещё ужаснее меня».

Д.П. Николаев, давая интерпретацию финала романа, писал: «Оно – не только моровое царствование Николая I и наступление реакции при Александре II; это одновременно широчайшее итоговое обобщение всего того, что враждебно жизни, человеку, народу, общественному развитию. Обобщение, вобравшее в себя не только то, что уже обрушивалось на глуповцев на протяжении истории и обрушивается в настоящее время, но и то, что ещё обрушится на них в дальнейшем

Вот почему этот итоговый гротесковый образ появляется в финале как нечто необычное, ни на что не похожее, грозное и непонятное… безымянное, безличное. Пожалуй, нет в книге другого образа, который был бы столь многозначен, обладал бы такой же широкой возможностью многократного применения».

К сожалению, горькие пророчества Щедрина сбылись. «Нивеляторы» не стали достоянием прошлого – они шагнули в будущее, пришло Оно.

 Своеобразной художественной интерпретацией финала произведения Щедрина является роман Е.Замятина «Мы» - первый роман-антиутопия XX века, предупреждение об опасностях на пути реализации утопической идеи. Этот роман создавался в 1920 году в холодном полуразрушенном Петрограде. Автору удалось за семьдесят лет до падения коммунистического режима сделать правильные выводы о "великом блефе", воплощенном в идеях марксизма-ленинизма. Собственно говоря, Замятин ничего не выдумывал: он лишь довел до логического завершения идею построения коммунистического общества.

Итак, перед нами — "идеальное общество". Унификация, уравниловка, регламентация — вот лишь немногие из признаков "идеального общества" в романе "Мы". История создания этого общества весьма напоминает историю создания Советского Союза. Его граждане достигли счастья в результате гибели большей части населения. Жители страны счастливы: они живут в домах с прозрачными стенами, ходят на работу и с работы строем, а проблема любви решена раз и навсегда: "всякий нумер имеет право на другой нумер как на сексуальный объект". Жители, или нумера, носят одинаковую одежду, едят одинаковую пищу. Искусство является придатком государственной машины. За этой социальной идиллией наблюдают строгие Хранители. А выше всех стоит Благодетель — лидер "идеального общества". Все продумано до мелочей. Исполненные счастливого идеализма нумера строят некий Интеграл, который наполнит счастьем всю Вселенную. Эти картины что-то напоминают, не правда ли? Недаром современные Замятину критики с пеной у рта доказывали, что "Мы" — вредное и антисоветское произведение. Действительно, этот роман — антисоветское произведение, причем одно из лучших. Главный герой — нумер D-503, от лица которого ведется повествование, — получает возможность испытать настоящие человеческие чувства, изведать страсть, страх. Судьба его трагична: он не был казнен, как его возлюбленная, а подвергся операции по устранению воображения вместе с другими нумерами. Один из важнейших вопросов, которые пытается решить автор, — вопрос свободы выбора и свободы вообще. Где грань, отделяющая свободу от несвободы, а человека от животного? Сегодняшние хаос и шатание в постсоветском обществе, стыдливо именуемые "периодом становления демократии", показывают, что мы не готовы к свободе, мы не научились понимать и ценить ее. Может быть, нынешнее постсоветское пространство и является местом, где живут те, кто выжил в катаклизме антиутопии, — своеобразным "жилищем для античеловечества".

Сопоставим два произведения: «Историю одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина и роман «Мы» Е. Замятина. В главе «Подтверждение покаяния. Заключение» Щедрин описывает одного из самых страшных градоначальников города Глупова Угрюм-Бурчеева, который вознамерился переделать город в фантастическую казарму. Уже в некоторых чертах внешности и поведения можно увидеть много общего между образами градоначальника Щедрина и вождя Единого Государства – Благодетеля – у Замятина.

 Угрюм-Бурчеев наделён «каким-то деревянным лицом, никогда не освещающимся улыбкой», светлым, как сталь, взором, недоступным «ни для оттенков, ни для колебаний». Он обладает «голой решимостью» и действует с «регулярностью самого отчётливого механизма». По мысли Щедрина, он окончательно «упразднил» в себе всякое «естество», а это в свою очередь привело к «окаменению».

В его жестоко-механическом поведении даже привыкшие ко всяким правителям глуповцы увидели сатанинские проявления. «Молча указывали они, - пишет Щедрин, - на вытянутые в струны дома свои, на разбитые перед домами палисадники, на форменные казакины, в которых однообразно были обмундированы все жители до одного – и трепетные губы их шептали: сатана!»

В облике замятинского Благодетеля преобладали те же черты, что и в Угрюм-Бурчееве: жестокость, непреклонность, решительность, автоматизм. Замятин неоднократно выделяет в портрете идеолога Единого Государства «тяжкие каменные руки», «медленный, чугунный жест», отсутствие какого-либо намёка на человечность. Достаточно вспомнить сцену казни поэта-ослушника во время так называемого Праздника Правосудия: «Наверху, на Кубе, возле Машины – неподвижная, как из металла, фигура того, кого мы именуем Благодетелем. Лица отсюда, снизу, не разобрать: видно только, что оно ограничено строгими, величественными, квадратными очертаниями. Но зато руки… Так иногда бывает на фотографических снимках: слишком близко, на первом плане, поставленные руки выходят огромными, приковывают взор – заслоняют собою всё. Эти, тяжкие, пока ещё спокойно лежащие на коленях руки – ясно: они каменные, и колени еле выдерживают их вес…».

Оба правителя властвуют с непреклонностью и жестокостью машин. Угрюм-Бурчеев пытается свести всё многообразие жизни к элементарной «прямой линии»: «Начертавши прямую линию, он замыслил втиснуть в неё весь видимый и невидимый мир, и притом с таким непременным расчетом, чтобы нельзя было повернуться ни взад, ни вперед, ни направо, ни налево, предполагал ли он при этом сделаться благодетелем человечества? – утвердительно отвечать на этот вопрос трудно».

Страсть Угрюм-Бурчеева к прямой линии была связана с его стремлением упростить отношения между людьми, лишить человека свободы, радости, многомерности переживаний. Эта страсть обусловлена его натурой, естеством. Он пытается нивелировать необъятный и разнородный живой мир в силу своего идиотизма, он «нивелятор» от природы.

Замятин, создав образ Благодетеля, отказался от гротескности и примитивности Угрюм-Бурчеева. Но писатель при этом как бы перенёс в будущее любовь щедринского градоначальника к прямой линии, связав её с идеей всеобщего счастья.

Замятин реализовал в романе мысль Щедрина о появлении в новые эпохи угрюм-бурчеевых, наделённых жаждой осчастливить человечество, то есть генетически Благодетель Замятина восходит к градоначальнику Щедрина.

Главное, что объединяет Угрюм-Бурчеева и Благодетеля, - это их стремление к универсальной регламентации жизни.

План Угрюм-Бурчеева переустройства города Глупова содержит в себе многие структурные элементы замятинского Единого Государства. То, что у Щедрина было «систематическим бредом» Угрюм-Бурчеева и с его исчезновением вспоминалось глуповцами как кошмарный сон, у Замятина стало явью Единого Государства.

Одна из главных у Замятина мысль о том, что происходит с человеком, государством, обществом, цивилизацией, когда они, поклоняясь абстрактно-разумной идее, добровольно отказываются от свободы и ставят знак равенства между несвободой и коллективным счастьем. Люди превращаются в придаток машины, в винтики. Замятин показал трагедию преодоления человеческого в человеке, потери имени как потери собственного «я». От этого и предостерегает писатель. От этого предостерегают все романы-антиутопии XX века.

В доказательство этого можно привести произведения зарубежных писателей, работавших в жанре антиутопии. Одними из лучших антиутопий нужно назвать роман О.Хаксли «О, дивный новый мир» (1932) и повесть Дж. Оруэлла «Скотный двор» (1945) и роман «1984» (1949), Р. Бредбери «451 по Фаренгейту» (1953).

В рецензии на роман Е.Замятина «Мы» Дж. Оруэлл писал:

«Первое, что бросается в глаза при чтении «Мы», — факт, я думаю, до сих пор не замеченный, — что роман Олдоса Хаксли «О, дивный новый мир», видимо, отчасти обязан своим появлением этой книге. Оба произведения рассказывают о бунте природного человеческого духа против рационального, механизированного, бесчувственного мира, в обоих произведениях действие перенесено на шестьсот лет вперед. Атмосфера обеих книг схожа, и изображается, грубо говоря, один и тот же тип общества, хотя у Хаксли не так явно ощущается политический подтекст и заметнее влияние новейших биологических и психологических теорий».

О. Хаксли при создании модели будущего «дивного  нового  мира» синтезировал  наиболее  обесчеловечивающие   черты   «казарменного социализма» и современного Хаксли общества массового  потребления. Однако Хаксли считал «усечение» личности до размеров,  подвластных познанию и программированию, не  просто  принадлежностью  какой-то отдельной социальной  системы  —  но  закономерным  итогом  всякой попытки научно детерминировать мир. «Дивный новый мир»  —  вот  то единственное, до чего может дойти человечество на пути  «научного» переустройства  собственного  бытия.  Это  мир,  в   котором   все человеческие желания предопределены заранее. Те, которых  общество может удовлетворить, — удовлетворяются, а невыполнимые «снимаются» еще до рождения,  благодаря соответствующей «генетической  политике» в пробирках, из  которых  выводится  «население».  «Не  существует цивилизации   без   стабильности.   Не    существует    социальной стабильности без индивидуальной...  Отсюда  и  главная  цель:  все формы индивидуальной жизни... должны быть строго регламентированы. Мысли, поступки и чувства людей должны быть идентичны, даже  самые сокровенные желания одного должны совпадать с желаниями  миллионов других.  Всякое   нарушение   идентичности   ведет   к   нарушению стабильности, угрожает всему обществу»[9] — такова правда «дивного нового  мира».  Эта  правда  обретает  зримые  очертания  в  устах Верховного Контролера:  «Все  счастливы.  Все  получают  то,  чего хотят, и никто никогда не хочет того, чего он не  может  получить. Они обеспечены, они в безопасности; они никогда не болеют; они  не боятся смерти; им не досаждают отцы и матери; у них нет жен, детей и  возлюбленных,  могущих  доставить сильные   переживания.   Мы адаптируем их, и после этого они не могут вести  себя  иначе,  чем так, как им следует».

Одна из  незыблемых  основ  антиутопического  «дивного  нового мира»  Хаксли  —  это  полная  подчиненность   Истины   конкретным утилитарным   нуждам   общества.   «Наука,   подобно    искусству, несовместима со счастьем. Наука опасна; ее нужно держать на цепи и в наморднике»,— рассуждает Верховный  Контролер,  вспоминая  о том  времени,   когда   его   справедливо,   по   его   теперешним представлениям, хотели покарать за то, что он слишком далеко зашел в своих исследованиях в области физики.

Мир в романе  представляет  одно  большое  государство.  Все  люди равны, но отделяет их друг от друга  принадлежность  к  какой-либо касте. Людей, еще не родившихся, сразу  делят  на  высших  и  низших путем химического воздействия на их зародыши. «Идеал распределения населения — это айсберг, 8/9  ниже  ватерлинии,  1/9  —  выше» (слова  Верховного  Контролера).  Количество  таких  категорий   в «дивном новом мире» очень  большое  —  «альфа»,  «бета»,  «гамма», «дельта» и далее по алфавиту — вплоть до «эпсилона». Примечательно здесь, что если пролы из «1984»  -  это  всего  лишь  безграмотные люди,  которым  кроме  простейшей  работы  выполнять   ничего   не представляется  возможным,  то  эпсилоны  в  «дивном  новом  мире» специально создаются умственно неполноценными для самой грязной  и рутинной   работы.   И   следовательно   высшие   касты   осознано отказываются от всяких контактов с низшими.  Хотя,  что  эпсилоны, что  альфа-плюсовики,  —   все   проходят   своеобразный   процесс «адаптации» сквозь  2040  –  метровую  конвейерную  ленту.  А  вот Верховные Контролеры                   уже никак не могут войти  в разряд «счастливых младенцев»,  их  пониманию  доступно  все,  что доступно обычному «неадаптированному»  человеку,  в  том  числе  и осознание той самой «лжи во спасение», на которой построен «дивный новый  мир».  Их  пониманию  доступен  даже  запрещенный  Шекспир: «Видите ли, это запрещено. Но поскольку законы издаю  здесь  я,  я могу и нарушить их».

В антиутопическом мире Хаксли в рабстве своем далеко  не  равны  и «счастливые  младенцы».  Если  «дивный   новый   мир»   не   может предоставить всем работу равной квалификации — то «гармония» между человеком  и  обществом  достигается   за   счет   преднамеренного уничтожения в человеке всех тех интеллектуальных или эмоциональных потенций, которые не будут нужны для, в прямом смысле этого слова, написанной на роду деятельности: это и высушивание  мозга  будущих рабочих, это и внушение им ненависти к цветам и книгам посредством электрошока и  т.д. В  той  или  иной  степени  несвободны  от «адаптации» все обитатели «дивного нового мира» —  от  «альфы»  до «эпсилона», и смысл этой иерархии  заключен  в  словах  Верховного Контролера: «Представьте себе фабрику, весь штат  которой  состоит из альф, то есть из индивидуализированных особей... адаптированных так, что они обладают полной свободой воли и  умеют  принимать  на себя   полную   ответственность.    Человек,    раскупоренный    и адаптированный  как  альфа,  сойдет  с  ума,  если  ему   придется выполнять работу умственно дефективного эпсилона. Сойдет с ума или примется все  разрушать...  Тех  жертв,  на  которые  должен  идти эпсилон,  можно  требовать  только  от  эпсилона, но  той  простой причине,  что  для  него  они  не  жертвы,  а  линия   наименьшего сопротивления. Его адаптируют так, что он не может жить иначе.  По существу... все мы живем в бутылях. Но если мы альфы, наши  бутыли относительно очень велики».

Хаксли говорит о лишенном самосознания будущем  как  о  чем-то само собой разумеющемся — и в романе «О, дивный  новый  мир»  перед нами предстает общество, которое  возникло  по  воле  большинства. Правда, возникают на фоне большинства отдельные личности,  которые пытаются   противопоставить   свой   свободный   выбор   всеобщему запрограммированному счастью — это, например,  два  «альфа  плюса» Бернард Маркс и Гельмгольц Ватсон, которые  к  тому  же  не  могут полностью вписаться в структуру «дивного нового мира» из-за  своих физических недостатков; «что они оба разделяли, так это  знание  о том, что они были личностями». А Бернард  Маркс  доходит  в  своем внутреннем протесте и до такой сентенции: «Я  хочу  быть  собой... Отвратительным   собой.   Но   не   кем-то   другим,    пусть    и замечательным».  А  волею  случая  вывезенный  из   резервации Дикарь, открывший для себя «Время, и Смерть, и  Бога»,  становится даже идеологическим оппонентом  Верховного  Контролера:  «Я  лучше буду  несчастным,  нежели  буду  обладать  тем  фальшивым,  лживым счастьем, которым вы здесь обладаете»[16].  Одним  словом,  романе Хаксли «О дивный новый мир» представлена борьба сил,  утверждающих антиутопический  мир,  и  сил,  его   отрицающих.   Даже   элемент стихийного бунта присутствует — Дикарь с криком «Я пришел дать вам свободу!» пытается сорвать раздачу государственного  наркотика —  сомы. Однако  этот  бунт  основ  антиутопического  общества  не потрясает — чтобы ликвидировать его последствия,  достаточно  было распылить государственный наркотик сому в воздухе  с  вертолета  и пустить  при  этом  в  эфир  «Синтетическую   речь   «Антибунт-2».

Стремление к самосознанию и к свободному  нравственному  выбору  в этом мире не может  стать  «эпидемией»  —  на  это  способны  лишь избранные,  и  эти  единицы  в  срочном  порядке  от   «счастливых младенцев»  изолируются.   Одним   словом,   Бернарду   Марксу   и Гельмгольцу Ватсону предстоит  отправка  «на  острова»  специально предназначенные для прозревших  интеллектуалов,  а  свободолюбивые речи Дикаря стали  всеобщим  посмешищем  —   осознав  это,  Дикарь повесился. «Медленно, очень медленно, как две медленно  движущиеся стрелки компаса, ноги  двигались  слева  направо;  север,  северо-восток,  восток,   юго-восток,   юг,   юго-запад,   запад;   потом приостановились  и   через   несколько   секунд   медленно   стали поворачиваться обратно, справа налево.  Юг,  юго-запад,  юг,  юго-восток,  восток...»  —   так  заканчивается  роман.  При  этом происходит это на фоне радостных восклицаний  обитателей  «дивного нового  мира»,  жаждущих  необычного   зрелища.   Таким   образом, получается, что к уходу из жизни Дикаря подталкивают  не  те,  кто управляет  антиутопическим  миром,  —  а  его  рядовые  обитатели, которые в этом мире  счастливы,  —  и  потому  мир  этот,  однажды построенный,  обречен  в  рамках  созданной   Хаксли   модели   на устойчивость и процветание.

Сам  Хаксли  в  свою  очередь отмечает: ««О дивный новый мир» – это книга о будущем,  и,  каковы бы ни были ее художественные или  философские  качества,  книга  о будущем способна интересовать нас, только если содержащиеся в  ней предвидения склонны осуществиться. С нынешнего  временного  пункта новейшей  истории  –  через  пятнадцать  лет  нашего   дальнейшего сползания по ее наклонной плоскости – оправданно  ли  выглядят  те предсказания? Подтверждаются или опровергаются  сделанные  в  1931 году прогнозы горькими событиями, произошедшими с тех пор?»

Таким образом, романы Е.Замятина «Мы» и О.Хаксли «О, дивный новый мир», по своим жанровым особенностям являющиеся антиутопиями, то есть сатирически показывающими модели нежелаемого, негативного общества, подавляющего свободу индивидуума, естественные чувства человека, вслед за «Историей одного города» Салтыкова-Щедрина предупреждают нас о том, как страшна любая система, фабрикующая в массовом порядке людей-роботов, делающая главным инструментом своей политики насилие во всех его формах. Эти произведения дают возможность в полной мере понять тревогу писателей за будущее своей страны.

Заключение

Антиутопия для античеловечества. Мудрецы прошлого с радостью изображали счастливый мир будущего, где нет войны, болезней, а все сферы жизни общества подчинены законам разума. Прошли века. И утопия сменилась антиутопией — изображением "будущего без будущего", мертвого механизированного общества, где человеку отведена роль простой социальной единицы. На самом деле антиутопия не является полной противоположностью утопии: антиутопия развивает основные принципы утопии, доводя их до абсурда, Теперь оказывается, что один и тот же человеческий разум способен построить "Город Солнца" Томмазо Кампанеллы и работающие с точностью часового механизма "фабрики смерти" Генриха Гиммлера.

XX век стал веком воплощенных антиутопий — в жизни и литературе. Связано  это  как  с расцветом в первые десятилетия XX века утопического сознания,  так и  с  приходящимися  на  это  же  время  попытками  воплощения,  с приведением  в  движение  тех  социальных  механизмов,   благодаря которым  массовое  духовное  порабощение  на  основе   современных научных достижений стало реальностью.

Безусловно, в первую очередь именно  на  основе  реалий  XX   века   возникли   антиутопические социальные модели в произведениях таких  очень  разных  писателей, как Е.Замятин, Дж. Оруэлл, Р. Бредбери, Г. Франке, Э. Берджесс, и О.  Хаксли. Их  антиутопические  произведения  являются   как   бы   сигналом, предупреждением о возможном   скором  закате  цивилизации.

Нет сомнений, что жанр антиутопии в наше  время   обретает все   большую   актуальность.   Многие   авторы    антиутопических произведений первой половины ХХ века   пытались предвидеть  именно то время, в котором  мы  проживаем.   Романы антиутопистов во многом  схожи:  каждый  автор  говорит  о  потере нравственности и о бездуховности  современного  поколения,  каждый мир  антиутопистов  это  лишь  голые  инстинкты  и  «эмоциональная инженерия».

Список литературы:

1.   Бушмин А. Художественный мир Салтыкова-Щедрина. М., 1986

2.   Николаев Д. «История одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина. М., 1999

3.   Турков А.  Ваш серьёзный друг. М., 1982

4.   Русская литература XIX-XX веков: В 2 т. Т.2: Русская литература XX века: Литературоведческий словарь: Учеб. Пособие для поступающих в вузы. \Сост. и науч. ред. Б.С. Бугров, М.М. Голубков. 3-е изд., дораб. М., 2001

5.   Шром Н.И. Новейшая русская литература. 1987-1999: Учеб. Пособие. Рига, 2000.

                          6.  Гнедовский М.  Философская мастерская Олдоса  Хаксли  //  Путь.  –1995. – N8.

                               – c.234-239.

                          7.  Шишкин А.  Есть  остров  на  том  океане:  утопия  в  мечтах  и  в реальности

                               // Утопия и антиутопия ХХ века. Вып. 1. – М.: Прогресс, 1990.

Краткое описание документа:

В одной из автобиографии 1922 года Замятин писал о том, что годы его нравственного созревания прошли под знаком огромного духовного влияния творчества Гоголя, Тургенева, Салтыкова-Щедрина.

Образы и символы щедринских произведений Замятин часто использовал в переписке с родственниками и друзьями. Нередки ссылки на щедринские образы в публицистических и литературно-критических произведениях Замятина, созданных в первые годы советской власти.

Объясняя смысл своего произведения «История одного города», М.Е. Салтыков-Щедрин писал: «Мне нет никакого дела до истории…я имею в виду лишь настоящее…я совсем не историю предаю осмеянию, а известный порядок вещей». Вдумаемся в слова Щедрина. С этой точки зрения и анахронизмы, и фантастика, и гротеск, и ограниченность пространства – всё это средства художественного обобщения, создающие различные картины – варианты государственного устройства.