Статья. Творчество О. Мандельштама

Творчество О. Мандельштама

Философия в поэзии – это все

равно, что серебро

в колокольном сплаве.

Менцель

У Осипа Мандельштама есть стихотворение «Нашедший подкову». О чем думал поэт, когда писал его? О человеческом счастье, которое так хрупко и недолговечно? О поэтическом таланте, которым одарила его природа? Или о том и другом одновременно?

У Мандельштама была такая подкова. Но она не принесла ему счастья. Судьба поэта была трагична.

Отравлен хлеб, и воздух выпит:

Как трудно раны врачевать!

Невозможно без боли писать о жизни поэта в 30-е гг. одна за другой захлопывались перед ним двери издательств, пряча глаза, редакторы журналов отказывались печатать его стихи, отворачивались при встрече с ним деятели из Союза писателей, боязливо озираясь. Обливали грязью, глумились над его творчеством ждановские критики.

За гремучую доблесть грядущих веков,

За высокое племя людей

Я лишился и чаши на пире отцов…

Поэт не может отречься от источника нравственных идеалов. Ложь, словоблудие, лицемерие не для него. Он не забывал, что поэт и оставался верен себе.

Стихи 30-х гг заполнены мыслями:

Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе.

Не просить, не жаловаться, цыц!

Такой сякой.

Отдушина для него в это время поэзия Данте. Чтобы познать ее, поэт изучил итальянский язык. Результатом раздумий и переживаний стала рукопись «Разговор о Данте», книгой стала в 1967 году.

Сердце поэта предчувствовало беду. В марте 1931 года родилось стихотворение-пророчество.

Колют ресницы, в груди прикипела слеза.

Чую без страху, что будет и будет гроза.

Безработица, полунищенское существование, искусственная изоляция – все это одно за другим обрушилось на поэта. Горько звучат строки стиха «Еще далеко мне до патриарха», но строки подтверждают, что поэт не был сломлен, дух его сопротивлялся, протестовал:

Листаю книги в глыбких подворотнях,

И не живу, и все-таки живу…

В 1933 году выходят антисталинские стихи:

Мы живем, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны…

Поэт был открытой мишенью для доносчиков. 13 мая 1934 года его арестовали. Ордер подписан Ягодой. Обыск шел всю ночь. Искали стихи.

Последовали три года воронежской ссылки. Чем бы все могло закончиться, если бы не постоянная поддержка Надежды Яковлевны, его жены и друга, которая была с ним рядом. Это о ней говорит поэт:

Твоим узким плечам под бичами краснеть,

Под бичами краснеть, на морозе гореть…

О том, что пришлось вынести ей и опальному поэту, говорит письмо Мандельштама к Корнею Чуковскому: «Меня нет. Я – тень. У меня только право умереть. Меня и жену толкают на самоубийство».

Почему жена поэта назвала зиму 1936-1937 года страшной и счастливой? 

В это время поэт заканчивал работу над своей «Воронежской тетрадью», ставшей лебединой песней его творчества.

Несмотря на подневольное положение, он вел свой творческий дневник-раздумье, завершая нелегкое многолетнее создание всей своей философско-поэтической системы. Написал свое завещание в стихах:

Не кладите же мне, не кладите

Остроласковый лавр на виски…

(«Заблудился я в небе, - что делать?»)

Вскоре после окончания ссылки последовал новый арест. Анна Ахматова писала: «Беда ходила по пятам за всеми нами. У Мандельштамов не было денег. Жить им было уже совершенно негде. Осип плохо дышал, ловил воздух губами».

Больного, истощенного физически поэта инквизиторы приговорили к 5 годам лишения свободы. Был разгром ежовщины. Впереди маячило время чудовищных массовых репрессий.

Из пересылочного лагеря под Владивостоком в октябре 1938 года, как раненая птица, долетели до оставшихся на воле последние слова поэта: «Получил 5 лет за к. р. д. по решению ОСО. Из Москвы из Бутырок этап. Выехал 9 сентября, приехал 12 октября. Здоровье очень слабое. Истощен до крайности, исхудал, неузнаваем почти, но посылать вещи, продукты и деньги – не знаю, есть ли смысл…»

Посылка, направленная женой, вернулась с пометкой: «За смертью адресата».

Интерес к поэзии как способу самовыражения возник у поэта в годы учебы в Тенишевском училище, одной из лучших школ Петербурга. 17 –летний юноша страстно влюблен в искусство, увлекается историей и философией, первыми своими стихами привлек больших мастеров, как В. Иванов, А. Блок, А. Белый.

Звук осторожный и глухой

Плода, сорвавшегося с древа,

Среди немолчного напева

Глубокой тишины лесной…

Этой строфой открывается его сборник «Камень», вышедший в 1913 году. может, это автоформула?

Звук падающего яблока, акустическое видение плода – и расходящиеся кругами ассоциации: Адам и Ева, вкусившие запретный плод… яблоко раздора…Елена и Парис…августовские дары садов… Октавиан Август …яблоко, упавшее на голову Ньютона…закон всемирного тяготения..натюрморты Сезанна и его мечта написать яблоко, которое покорит Париж…

Поэтическое начало, дебют поэта говорит о вхождении в мир поэта, обладающего глубоким ассоциативно-образным мышлением, стремящегося к равновесию между стихом и словом и помнящего истину: «В многословии несть спасения».

Посещение творческой студии «Цех поэтов», организованной Гумилевым Н., сблизило поэта с акмеистами. Что они проповедовали? Первое – всякое настоящее поэтическое произведение должно быть совершенным, отточенным, острым, как лезвие. Потому воскресили они греческое слов – острие, лезвие, сделав его названием своей группы. Достигнуть совершенства может лишь тот, кто выбирает нехоженые тропы, преодолевает препятствия. Смотрит на мир так, точно видит его в первый и последний раз. Акмеисты отказались от мистики, присущей символизму.

Н. Гумилев, А. Ахматова, С. Городецкий, М. Зенкевич, В. Нарбут составляли ядро акмеистов, в которое вошел и Осип Мандельштам.

Анна Ахматова писала в «Листках из дневника», что у Мандельштама нет учителя. «Мы знаем истоки Пушкина и Блока, но кто укажет, откуда донеслась до нас новая божественная гармония, которую называют стихами Осипа Мандельштама?»

Но учитель у поэта был, он не раз называл его:

С горы скатившись, камень лег в долине.

Как он упал? Никто не знает ныне –…

Написанное в 1933 году Ф.И. Тютчевым, это стихотворение стало своеобразным «краеугольным камнем» в раннем творчестве поэта. поясняя смысл заглавия своего первого сборника, поэт в статье «Утро акмеизма» писал, что он поднял «тютчевский камень» и положил его «в основу своего здания»:

Паденье – неизменный спутник страха,

И самый страх есть чувство пустоты.

Кто камни нам бросает с высоты,

И камень отрицает иго праха?

Тютчевский образ получил развитие. Поэт постоянно мысленно возвращается к нему. Неслучайно три первых сборника стихов он выпускает под одним и тем же названием – «Камень» и собирается так назвать и четвертый.

Что же ассоциировалось  у поэта с этим словом?

Мир камня бесконечно велик, познаваем, но познание это не имеет предела. Он – как всегда открытая книга природы с увлекательным сюжетом, но с недописанными страницами. Она перед нашими глазами, но никогда не будет прочитана до конца, сколько бы ее не читали.

В «Разговоре с Данте» поэт уточняет для себя: «Камень – импрессионистский дневник погоды, накопленный миллионами лихолетий; но он не только прошлое, он и будущее: в нем есть периодичность. Он алладинова лампа, проницающая геологический сумрак будущих времен».

Значит, для поэта тютчевский камень – это символ поиска связи времен, причин тех или иных явлений, определения места человека в мире природы и разгадки его «космической» жизни.

Так вот она, настоящая

С таинственным миром связь!..

В книге «Шум времени» (1925) поэт дает понять, что значат для него имя Тютчева и его философия: «Тютчев – источник космической радости, податель сильного и стройного мироозузения».

Говоря об истоках поэта, надо отметить его любовь к Пушкину, увлечение Державиным, Батюшковым, Лермонтовым, Фетом, интерес к Баратынскому, Языкову, Веневитинову.

И все же поэтом-учителем для него был Тютчев. Тютчев вошел в русскую литературу как поэт-лирик и поэт-философ.

Чтение книг Шеллинга, утверждавшего, что мир природы «содержит в себе прообразы, не истолкованные еще ни одним человеком», привело Тютчева к мысли, что если истолковать эти прообразы, откроются величайшие тайны бытия и будет создана окончательная и непоколебимая философская система. Природа воспринималась Тютчевым как живой прообраз, запечатлевший все стороны бытия: и Вселенную, и историю цивилизации, и страсти человеческой души. Звездное небо стало объектом поэтических наблюдений Тютчева, оно появляется  то в одном, то в другом его стихотворении:

Небесный свод, горящий славой звездной…

Тютчевское мировосприятие, его «космическая» идея, его философия становятся для Мандельштама основополагающими. Человек – Цивилизация – Вселенная – вот три горизонта, к которым стремилась мысль поэта. особенно волновала его проблема: человек и вселенная.

Его стихи наполнены лексикой, которая должна отразить эту связь с космосом, но не абстрактного человека, а поэта и лирического героя. «Неживой небосвод, небо тусклое, заржавленная булавка звезды, прозрачная звезда, звездное небо, звездный луч».

Звезда – любимое слово поэта. Оно переходит из стиха в стих в окружении различных эпитетов.

Как же воспринимает поэт космос? Какие чувства испытывает, глядя в безбрежный звездный океан?

У молодого поэта сначала звездное небо вызывает испуг, загадки космоса, слово иероглифы умерших цивилизаций:

Я чувствую непобедимый страх

В присутствии таинственных высот…

Над головой поэта «роковая тишина звезд»:

Там в беспристрастном эфире

Взвешены сущности наши –

Брошены звездные гири

На задрожавшие чаши…

Но жажда познания оказались сильнее первородного греха.

Лирический герой пристально вглядывается в небесную твердь со звездами, прислушивается к голосу далеких миров, и вот уже звезды его не пугают. Таинственные космические звуки постепенно превращаются во «вселенскую музыку»:

Но видит бог, есть музыка над нами, –

Дрожит вокзал от пенья аонид…

Поэт настраивает свой чуткий поэтический инструмент, и космическая музыка, обретая земную плоть, превращается в слово:

Нет, не луна, а светлый циферблат

Сияет мне, и чем я виноват,

Что слабых звезд я осязаю млечность?

Так в чем же секрет бытия? Где она настоящая с таинственным миром связь? Человек и Вселенная… Человек, Земля, Вселенная… Вечная тайна, вечный вопрос.

Словно крошечная песчинка, словно кристаллик соли, который может в любое мгновение раствориться, человек ничтожно мал по сравнению со Вселенной. Но в то же время он велик. Разум его может вместить ту Вселенную, в бескрайнем океане которой «земля плывет», а вместе с ней перемещаются в пространстве цивилизация, народы, континенты…

Быть может, я тебе не нужен,

Ночь; из пучины мировой,

Как раковина без жемчужин,

Я выброшен на берег твой.

И пусть я слаб, но душа моя вобрала в себя и небо, и далекие миры, и звезды. Что значит человек? Откуда он, куда идет, и кто живет над звездным сводом? До тех пор, пока не определено «место человека во вселенной» и не понят «падающих звезд летучий рай».

Лирический герой Мандельштама пробует связать цифрами звезды и человеческие чувства, вечность и жизнь человеческую, далекие миры и мир душевный. Иногда это ему почти удается.

Я по лесенке приставной

Лез на всклоченный сеновал…

Мир человеческой души – как крохотный самоцвет из мира камней, как метеорит, брошенный из Вселенной. Поэта волнуют голоса прошлого, отблески исчезнувших цивилизаций, мифы и предания древних народов. Прислушиваясь к ним, он надеется разгадать загадку бытия. Проникнуть в тайну, которую пытался безуспешно раскрыть Фауст:

При свете дня покрыта тайна мглой,

Природа свой покров не снимет перед нами…

Поэт видит прошлое, становится соучастником давно минувших событий:

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

Я список кораблей прочел до середины…

Как узоры калейдоскопа мелькают эпохи, культуры, исторические личности.

Древний Рим, Эллада, Египет, Иудея, Венеция, Шотландия, Петрополь, Смирна, Багдад, Париж…

Гомер, Сократ, Эсхил, Софокл, Еврипид, Овидий, Цицерон, Август, Лютер, Лемарк, Петр Первый, Бонапарт, Пушкин, Тютчев – мыслители, поэты, завоеватели, реформаторы, музыканты, живописцы.

Города и страны, народы и цивилизации… иногда поэта пугает собственный размах фантазии, но «звездные уколы» выводят его из оцепенения, душа продолжает полет:

Я вздрагиваю от холода, -

Мне хочется онеметь.

А в небе танцует золото,

Приказывает мне петь…

Мандельштам переживает то, что пережил в свое время Тютчев:

Душа моя – Элизиум теней,

Теней безмолвных, светлых и прекрасных…

Космос, история, жизнь человеческой души. Как связать это воедино? Вновь возвращается поэт к этому вопросу. Так что же все-таки истинно и вечно? Города разрушаются, цивилизации исчезают, нет ничего вечного, и только человеческий разум не оскудевает, он впитывает, как губка, мысли поколений, растет, движется, завоевывая пространство:

Пусть имена цветущих городов

Ласкают слух значительностью бренной.

Но город Рим живет среди веков,

А место человека во Вселенной.

Поэт рассматривает камень Тютчева не только как частицу мироздания. Порой он одушевляет их: ведь они живут в истории. И даже иногда разрушаются, превращаются в пыль, они продолжают жить в легендах и преданиях. Так появляется готика в стихах.

Архитектура – окаменевшая музыка былых цивилизаций – оживает, почувствовав дыхание своего создателя.

Поэт восторгается человеческим разумом, создавшим величественные храмы. Особое чувство вызывают в его душе произведения готики, отразившие мятущийся, противоречивый дух эпохи.

Здравствуй, мой давний бред, -

Башни стрельчатой рост!

Чем привлекает поэта готика? Стремлением к небу? Одухотворенностью материи? Стрельчатые арки, пинакли, кружева шатров, стремящиеся в поднебесную высь, - разве это нежелание человека дополнить страницы Евангелия от Природы, книги Мироздания, о которой говорил М.В. Ломоносов? Не потому ли созданные природой скалы поэт называет  «колючими соборами», повисшими в воздухе?

Человек формирует пространство, дерзостно мечтая творениями своими превзойти творения природы.

Человек становится Зодчим, фантазия которого должна раздвинуть «явлений грань». Это подразумевал Гарсиа Лорка, писавший: «Для меня воображение – синоним способности к открытиям».

Отвечая на вопрос, что такое акмеизм, Мандельштам сказал: «Тоска по мировой культуре». Музыка, живопись, театр, зодчество – постоянные предметы его наблюдений и размышлений. Особое место в стихах отводится зодчеству. Не потому ли, что основной его материал есть камень?

Мандельштам понимал, что выбранный им поэтический путь сложен, что, подобно поэзии Тютчева, его стихи могут быть не поняты современниками. Это отразилось в статье «О современнике». В ней он сформулировал глубинные цели своего творчества: «Скучно перешептываться с соседом. Бесконечно нудно буравит собственную душу. Но обменяться сигналами с Марсом – задача, достойная лирики, уважающей собеседника и сознающей свою беспричинную правоту».

Поэт знал, что пишет для будущих поколений, и верил, что будет понят. Могли ли несчастья испугать того, кто сказал: «Немногие для вечности живут»? Он верил в свой талант.

И, если подлинно поется

И полной грудью, наконец,

Все исчезает  – остается

Пространство, звезды и певец!

В статье «Барсучья нора» (1922) поэт сформулировал свой взгляд на литературоведение: «На вопрос, что хотел сказать поэт, критик может и не ответить, но на вопрос, откуда он пришел, отвечать обязан».

Первоочередным Мандельштам считал установление литературного генезиса творчества того или иного поэта, его истоков.

Анализируя творчество французского поэта Франсуа Вийона (Виллона) он заметил общее между стихами этого поэта и своими.

Мандельштам и Тютчев… Если использовать «астрономическую» терминологию, это – две звезды одной галактики. И, бесспорно, звезда Мандельштама «зажглась» не без звезды Тютчева.

Когда-то Мандельштам писал, что стихи Ф.И. Тютчева подобны «альпийским вечным снегам», которые долгое время были недосягаемы. Но изменился читатель – и Тютчев стал открывать тайники своей поэзии. «Тают, тают тютчевские снега, через полвека Тютчев спускается к нашим домам».

Этими словами Мандельштама можно было бы сказать и о его поэзии. Тютчева снега – следствие сложности, то снега Мандельштама – «сталинская стужа», потом все остальное.

Стихи пришли к читателю. Русская литература дождалась возвращения еще одного Поэта, имя которого Осип Мандельштам.