Исследовательская работа по теме "Социально-экономическое развитие Китая в первой четверти 20 в. Особенности развития Северо-Восточного Китая"

Оглавление

Введение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3

Глава 1. Социально-экономическое развитие Китая в первой четверти XX в. 

1.1. Социально-экономическое развитие Китая в первое десятилетие

       XX века . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .9

1.2. Социально-экономические процессы в Китае (10-е – нач. 20 – х гг.

       XX века) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .24

Глава 2. Специфика социально-экономического развития Северо-Восточного Китая в 1-ой четверти XX в.

2.1 Особенности социально-экономического развития

     Северо-Восточного Китая до 1917 г. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .45

2.2. Социально-экономическая эволюция в Северо-Восточном

Китае в 20-е гг. XX в. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .59

Заключение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 85

Источники и литература  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .88

Приложение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .93

Введение

Маньчжурия (кит. Маньчжоу) - историческое наименование северо-восточной части Китая, которое происходит от названия государства маньчжуров, существовавшего в 1-ой половине XVII в.  В Китае в качестве географического наименования его северо-восточной части употребляется название Дунбэй, т.е. Северо-восток.

В середине XIX в., еще до того как русские начали интересовать Северо-Восточным Китаем, другие западные державы уже открыли ворота долго закрытой страны с помощью своих вооруженных сил. После Опиумной войны 1848 г. Англия, Франция, Германия и Япония одна за другой заставили Китай открыть им портовые города и разрешить им иметь концессии в городах. Вслед за этим, Россия тоже подписала несколько договоров с китайским правительством и получила право иметь концессии в городах Xaнькоу, Тяньцзине.

В 1895 г. Китай проиграл войну с Японией. Это поражение окончательно показало всему миру слабость Китая. Видя, что Китай не в силах защищать свои интересы, Россия решила усилить политическое и экономическое влияние на Дальнем Востоке размещением своих вооруженных сил на территории Маньчжурии и захватом незамерзающего порта Порт-Артура на берегу Тихого океана. Для этого Россия подписала с Китаем договор о постройке КВЖД и, вслед за ним, согласно Петербургскому договору от 24 июня 1898 г. Компания КВЖД получила разрешение построить южную ветвь дороги.

Вместе с тем, быстрое усиление русского влияния в Северо-Восточном Китае задело интересы Японии, которая тоже очень интересовалась этим районом. Открытый конфликт между Россией и Японией стал неизбежен по окончании постройки КВЖД в 1903 г. Прямым результатом конфликта стала Русско-Японская война 1904-1905 гг., которая происходила на китайской территории. Само собой разумеется, война была огромным бедствием для китайцев, которые еще не успели ощутить выгоду от КВЖД.

На рубеже XIX-XX вв. в своем окончательном виде сложились сферы влияния западных держав. Регионом преимущественного экономического проникновения Англии стал юг Китая, а также провинции среднего течения Янцзы. Сферой влияния Японии становятся провинции нижнего течения Янцзы (главным обра­зом Фуцзянь), Франция стремилась утвердиться в провинциях Юга, прилегавших к ее владениям в Индокитае (Юньнань, Гуанси, Гуандун), Германия установила контроль над Шаньдуном, а основные интересы России были сосредоточены в Маньчжурии, где нарастало соперничество с Японией.

Актуальность. Долгое время Китай являлся «закрытым» государством, а позже оказался под влиянием западных держав, что определило низкий уровень социально-экономического развития государства.

Китай всегда являлся для стран запада источником сырья и рынком сбыта товаров. Прошло по историческим меркам совсем немного времени и в настоящее время с Китаем нельзя не считаться, он является серьезным торговым партнером и во многом диктует свои условия на мировом рынке. Китай — это крупнейшая мировая держава с серьезным международным и экономическим влиянием, а Северо-Восточный Китай – наш ближайший сосед.

Исторический опыт представляет собой неисчерпаемый источник ценной информации: конкретно-исторических примеров. Если речь идет о социально-экономическом развитии, то на основе этихб примеров можно в какой-то мере приблизиться к пониманию современных социально-экономических процессов, в частности, и у нас в России, поэтому изучение исторического опыта социально-экономического развития Северо-Восточного Китая является актуальным.

В историографии накоплено достаточное количество материалов по истории Китая, вместе с тем, большинство источников по истории Северо-Восточного Китая остаются недоступными, так как изданы на китайском языке.

Общие вопросы социально-экономического развития Китая в 1-ой четверти XX века рассматривались в работах Л. Н. Болоха, З. П. Лапина, М. Ф. Юрьева, Л. В. Симоновской, А. В. Меликсетова, Р. Крюгера, В. Масленникова, М. И. Сладковского, Н. М. Татива, Ю. В. Чудодеева. В работах дана общая характеристика развития товарных отношений в Китае, определена специфика развития сельского хозяйства и поземельных отношений, дана характеристика особенностей социально-экономической политики государства.

Проблеме создания капиталистического производства и капиталовложений посвящены работы Б. Болдырева. Г. Д. Сукарчука, О. Е. Непомнина, У. Чэнли.

Особенности социальных отношений и возникновение рабочего вопроса в Китае  рассматривались в работах Н. П. Виноградова, А. И. Картунова, В. И. Хорькова, Н. Е. Абловой, В. Аварина, В. А. Жамина, А.Ленского, В.  Масленникова, Г. В. Мелихова, М. В.  Фомичева, М.  Фризендорф. Авторы обращают внимание на сложный процесс возникновения рабочего класса и появление рабочего вопроса во внутренней политике Китая. 

Особенности развития аграрных отношений в Китае рассматривались В. А. Жаминым, Л. И. Мадьяром, О. Е. Непомниным и др. В работах приводится подробный анализ развития поземельных отношений и налоговой системы в Китае, особенностей сельскохозяйственных культур, проблем торгового обмена, дается оценка перспективам развития сельского хозяйства в Китае.

Историография по истории Северо-Восточного Китая включает в себя работы советских и китайских исследователей, а также работы современных историков.

Наиболее полно история Северо-Восточного Китая рассматривается в  сборнике «История Северо-Восточного Китая в XVII – XX  вв.», среди авторов которого дальневосточные историки: Б. Г. Сапожников, Ф. В. Соловьев, Г. П. Белоглазов, В. А. Гайкин, Н. П. Гридина, Г. Ф. Захарова, Г. С. Каретина, В. М. Нам, Г. Н. Романова, Г. И. Ткаченко. Авторы рассматривают новейшую историю Северо-Восточного Китая (Маньчжурии) 1917—1949 гг., раскрывают главные показатели внутреннего и внешнеполитиче­ского развития данного региона. Большое внимание уделено аграрным отношениям, развитию железнодорожного транспорта и промышленности, формированию рабочего класса, развитию торгово-экономических связей Маньчжурии с Россией и Японией.

Особенности социально-экономического развития Северо-Восточного Китая рассматривались в советской исторической литературе о Маньчжурии, и фундаментальных исследованиях советских маньчжуроведов, в частности В. Я. Авариным,  Г. С. Кара-Мурзой, М. В. Фомичевой, М. Фризерфортом, Л. И. Любимовым. В работах определяется специфика социально-экономического развития региона, делается попытка анализа причин экономического роста и международное влияние на процесс развития.

Взгляд на особенности развития Маньчжурии «изнутри» представлен в работе Г. В. Мелихова, московского ученого бывшего жителя Маньчжурии, который на основе анализа собственных воспоминаний, а также рассказов очевидцев восстанавливает полную картину развития Северо-Восточного Китая и г. Харбин. В работе представлен материал о вопросам экономического и социального развития Северо-Восточного Китая, освещаются проблемы взаимоотношений китайского и русского населения, их культурного взаимовлияния.

 О роли КВЖД в экономическом и социальном развитии Северо-Восточного Китая писали В. П. Зимонин, М. Михайлов, В. М. Насыров, Н. Терентьев, Н. Е. Аболова, Г. Н. Романова. Авторы подчеркивали, что именно появление на территории Китая КВЖД, развитие и укрепление ее экономического положения способствовали подъему материального и культурного уровня населения Северной Маньчжурии.

В современной китайской историографии также имеются работы, посвященные проблеме КВЖД в контексте экономических отношений на Дальнем Востоке. Характеризуя значение КВЖД в русско-китайских отношениях до 1917г. китайские историки делают однозначный вывод об агрессивных целях царизма в Маньчжурии, его стремлении с помощью дороги создать базу своей империалистической политики в Китае. Китайские авторы не видят созидательной стороны русской деятельности в Северо-Восточном Китае, утверждая, что «промышленность в Харбине появилась в 50-х гг.» (Ли Мэн, Дян Джуангда, Со До Чжин), с чей точкой зрения можно познакомиться в журнале «Проблемы Дальнего Востока» и материалах научных конференций. Игнорируя положительное значение строительства КВЖД для экономического развития Маньчжурии и делая акцент на негативных последствиях этого, большинство китайских авторов обходят молчанием тот факт, что появление здесь русской колонии на рубеже XIХ -ХХ вв. и само возникновение Харбина было вызвано созданием этой дороги.

Связь Северо-Восточного Китая с Россией в географическом и историческом планах определила выбор темы выпускной квалификационной работы: «Социально-экономическое развитие Северо-Восточного Китая в первой четверти XX в.», а для выявления специфики процессов будет целесообразным, на наш взгляд, провести их сравнительный анализ с Китаем в целом.

Исходя из этого цель работы: на основе сравнительного анализа сделать попытку выявления специфики социально-экономического развития Северо-Восточного Китая.

Задачи:

1) определить общие черты социально-экономического развития Китая в первой четверти XX в.;

2) выделить особенности развития хозяйственной жизни и социальных отношений в Северо-Восточном Китае;

3) провести сравнительный анализ и выявить специфику социально-экономического развития Северо-Восточного Китая.  

Объект: Северо-Восточный Китай в 1-ой четверти XX в.

Предмет: социально-экономическое развитие Северо-Восточного Китая в 1-ой четверти XX в.

Хронологические рамки: I четв. XX в., выбраны потому, что именно в данный период была построена и начала функционировать КВЖД, оказавшая большое влияние на развитие региона.

Географические рамки: территория Северо-Восточного Китая, выбраны потому, что данный регион находиться по соседству с Дальним Востоком России, что представляет для автора ВКР, как жителя данного региона, наибольший интерес.

Научная новизна работы заключается в попытке обобщить разрозненные сведения, качающиеся социально-экономического развития Северо-Восточного Китая в 1-ой четверти XX в

Практическая значимость исследования заключается в возможности использования материалов работы при чтении лекций и подготовке спецкурсов по истории Китая, международных отношений, новейшей истории стран Азии и Африки. 

Методы исследования: 1) в работе использовался метод сравнительного анализа, позволивший выявить специфические черты социально-экономического развития Маньчжурии на основе соотнесения данного региона с Китаем в целом; 2) структурный анализ на основе характеристики социально-экономических особенностей позволил выявить общее и особенное в социально-экономических системах Северо-Восточного региона и Китая в целом.

Структура работы: введение, две главы, разделенные на параграфы, заключение, список использованных источников и литературы.

Глава I. Социально-экономическое развитие Китая в первой четверти XX в. 

1.1. Социально-экономическое развитие Китая в первое десятилетие XX века

Главная особенность экономического развития Китая первого десятилетия XX в. заключалась в дальнейшем проникновении империализма, в расширении различных методов колониального ограбления и в усилении эксплуатации непосредственных производителей, прежде всего крестьянства.

Интервенция восьми держав, унизительные и тяжелые условия «Заключительного протокола» 1901 г. содействовали наступлению империализма на Китай. Расширились и усили­лись новые, возникшие на рубеже двух столетий формы агрессии — борьба за концессии на строительство железных дорог, промышленных предприятий, разработку горных бо­гатств. В этой ситуации ярко проявились неспособность и отсутствие стремления маньчжурской династии создать действительно бла­гоприятные условия для отечественного предпринимательства. Торгово-предпринимательские круги все настойчивее требова­ли проводить последовательно протекционистскую политику, использовать государственную казну для ускорения экономичес­кого развития Китая, отменить лицзинь, унифицировать систе­му мер и весов, бороться с произволом со стороны бюрократии Китайские предприниматели стояли во главе движений за бой­кот иностранных товаров.

Несмотря на то, что в начале XX в. китайский капитализм на­ходился в стадии становления, явственно прослеживается цик­личность в его развитии. Подъемы (1895-1903, 1905-1908) сме­нялись серьезными кризисами (1900-1903, 1909 — 1913).

Тяжелее всего кризисные явления, характерные для этапа становления капитализма, отразились на самом слабом секто­ре растущего капитализма — дофабричного производства. Осо­бую роль в общеэкономическом спаде было суждено сыграть фи­нансовому кризису в Шанхае и других «договорных» портах, что произошло в 1910 г. Китай все больше втягивался в процесс капиталистического развития. Капиталистический уклад не был, ко­нечно, господствующим, но, безусловно, являлся ведущим.

Социальная дифференциа­ция капиталистического типа, в основе которой лежали товар­но-денежные отношения и использование наемной рабочей силы, все еще продолжала уступать расслоению традиционного типа. Тем не менее, на положение дел в деревне оказывали влияние новые явления, характерные для экономики в целом, заставляя ее реа­гировать на изменения рыночной конъюнктуры. Более ощутимым был процесс становления капитализма в го­родской экономике. К началу XX в. в стране уже действовало око­ло 200 механизированных предприятий, принадлежавших национальному капиталу. Их количество за первое десятилетие XX в. более чем удвоилось.

Наибольшего размаха предпринимательская деятельность до­стигла в районах бассейна Янцзы. На этот регион Китая приходилось около 70% компаний и фирм, зарегистрированных до 1908 г.[1] Особенностью развития китайско­го капитализма, как и капиталистических отношений в других странах Востока, было то, что наряду с постепенной ломкой тра­диционных экономических отношений шло развитие мелкого предпринимательства. Лидировать в становлении и развитии ка­питалистического уклада продолжали различные слои чиновни­чества, богатые шэньши, т.е. те, кто был непосредственно свя­зан с центральной и провинциальной администрацией.

Среди представителей национальной буржуазии можно было встретить и высокопоставленного придворного, члена академии Ханьлинь, и рядового обладателя ученого звания шэнъюань. Наряду с этим в ее составе были и представители компрадоров, опиравшиеся на поддержку иностранного сектора. Все более заметную роль в фор­мировании китайской буржуазии начинали играть выходцы из торгово-ростовщической среды, а также представители эмигрант­ской буржуазии.

Представление о том, на основе каких социальных слоев формировалась китайская буржуазия, может дать следующий пример. Из 26 хлопкопрядильных и прядильно-ткацких фабрик, постро­енных за период 1890—1910 гг., 16 было непосредственно основа­но чиновниками, три открыто ими вместе с выходцами из купе­чества и пять предприятий создано посредниками-компрадорами[2].

В 1905 г. в южных и юго-восточных про­винциях они организовали бойкот американских товаров, в 1907-1908 — японских, а в 1908 г. — германских. Кризис оказал воздействие и на положение в деревне, по которой прокатилась волна стихийных выступлений: «голодных» бунтов, отказов от уплаты налогов, во время которых подвергались разгрому правительственные учреждения.

Иностранный капитал постепенно проникал и в отдаленные, глубинные провинции, в частности в Сычуань и Юньнань. Например, в центре провинции Сычуань Чунцине за 1900—1905 гг. открылось около 15 иностранных предприя­тий[3].

В то же время державы активно использовали и старые формы колониального ограбления — займы, контрибуции, торговлю. Центральное место в этой системе занимала так называемая боксерская контрибуция, огромная сумма кото­рой (ежегодно выплачивалось 23 050 500 лян)[4], легла тяжелым бременем на всю страну. Общая сумма контрибуции распределялась между провинциями неравномерно — наибольшие раз­меры были в таких провинциях, как Цзянсу, Сычуань, Гуан­дун, Цзянси.

Население тех районов, где во время движения ихэтуаней наблюдались антииностранные выступления, должно было сверх того выплачивать местные контрибуции, так называе­мые миссионерские вознаграждения, предназначавшиеся для восстановления разрушенных христианских церквей, миссий, больниц и т. д.

По неполным данным, в 1901—1902 гг. 12 про­винций Китая должны были выплатить 18 003 812 лян, при­чем основная сумма падала на северные провинции, наибо­лее пострадавшие в период движения ихэтуаней. Больше всего приходилось на Пекин и провинцию Чжили — 11 324 012 лян, затем на г. Мукден — 2900 тыс., провинцию Шаньси — 1940 тыс. и др. [5]

Займы и контрибуции вызывали протесты и возмущение, прежде всего тех, кому приходилось выплачивать эти суммы в виде налогов и единовременных денежных сборов. В числе недовольных различными сторонами деятельности иностран­цев в Китае оказывались торговцы и ремесленники в горо­де, крестьяне, мелкие помещики и шэньши в деревне.

В китайской литературе 50-х годов утвердилась концеп­ция усиления обеих форм эксплуатации — роста арендной платы и увеличения налогообложения. Однако в имевшихся у нас материалах крайне мало сведений о сущест­венном изменении величины арендной платы. К тому же в источниках и литературе содержатся лишь приблизительные данные о размере арендной платы. В литературе чаще всего встречается цифра свыше 50% урожая, в источни­ках — от 30 до 50%[6].

По источникам, которыми располагает наука, крайне трудно проследить степень изменения и роста арендной платы. Тем не менее, приводится два примера: увеличение допускных платежей в уезде Лилин  провинции Хунань:   в 1820—1850   гг.  они   не превышали 3,1   цяня   с каждого   шэна  арендной  платы,   в   1851—1874 гг.    оставляли 5,7 цяня, а в 1908 г.— 6,5 цяня;  рост арендной платы в результате агротехнических улучшений:  в  1809 г.— 40 арендаторских хозяйств под Тяньцзинеы платили по 1 юаню с му, в 1908 г.— 3 юаня, в 1914 г. — 6 юаней[7].

Сообщения о росте арендной платы в результате коммутации (перевод натурального исчисления в денежное) свидетельствуют, на наш взгляд, о существовавшей всегда в Китае практике произвольных надбавок. Всего этого явно недостаточно для окончательно­го вывода о значительном усилении в первом десятилетии XX в. эксплуатации крестьянства со стороны помещиков.

Для первого десятилетия XX в. наиболее характерно уве­личение другой формы эксплуатации, исходившей непосред­ственно со стороны феодального государства, а именно рез­кое повышение налогов. Кризисное состояние финансов в стране, ставшее почти хроническим со второй половины XIX в., особенно обострилось после 1901 г. Цинский двор оказался перед необходимостью платить «боксерскую» кон­трибуцию, займы, а также изыскивать средства на проведе­ние либеральных реформ так называемой новой политики. Конкретные мероприя­тия сводились к частичной модернизации старого аппарата власти, к некоторому поощрению частнопредпринимательской деятельности в области  промышленности  и  торговли.

При существовавшей в Китае систе­ме обложения, отсутствии единого бюджета, экономической самостоятельности провинций это еще более усиливало фис­кальную зависимость населения от чиновников. Центральное же правительство разработало лишь самые общие рекомендации. Для выплаты контрибуции, например, предлагалось ввести налог на дома, ликвидировать незаконные присвоения чиновниками поземельных налогов; увеличить цену соли на 4 вэня с каждого цэиня; повысить на 30% налоги на местный опиум, чай, сахар, табак, вино, т. е. на те продукты, которые, как утверждалось в императорском указе, «не являлись предметами первой необходимости для народа»[8].

Главное заключалось в том, что наместникам к губернато­рам провинций разрешалось вводить новые и повышать ста­рые налоги, что ранее было запрещено цинским законода­тельством.

Предоставление широких финансовых прав местным вла­стям внесло существенные изменения в размеры налогообло­жения, хотя официальные нормы общегосударственных на­логов, зафиксированные в специальных императорских ука­зах, были сравнительно невелики.

Достаточно сказать, что примерные нормы земельно-по­душного налога — основного вида обложения в Китае,— установленные еще в 1713 и 1724 гг. в зависимости от ка­чества и категории земель, составляли в среднем менее 1 ляна с му, а наивысший размер этого налога равнялся 2,974 ляна. Фактически же с налогоплательщи­ков взималось во много раз больше. Прежде всего, сущест­вовали официальные надбавки к земельному налогу: откуп от общественных работ, налог на почтовые станции, налог на компенсацию потерь серебра при пересчете на медные деньги (10—13% от нормы; налог исчислялся в серебряных лянах, а вносился медными деньгами)[9].

Однако самым тяжелым для населения был порядок взи­мания налога местными чиновниками. Авансы, взятки, злоу­потребления при обмере зерна и особенно при пересчете се­ребра на медные деньги были обычным явлением. При не­устойчивости денежного курса и отсутствии в Китае единой системы мер и весов сборщики налогов в несколько раз за­вышали рыночную стоимость серебра. В провинции Аньхуй, например, при рыночной стоимости ляна в 1200—1300 вэней чиновники в 1902 — 1903 гг. собирали 2700 вэней за лян налога, в уезде Путянь (пров. Фуцзянь) — 5 тыс. вэней, в провинции Чжили в 1909 — 1911 гг. — 4 тыс. вэней за лян. Курс ляна при сборе налогов достигал 5 — 6 тыс. вэней, в то время как официально  приравнивался  к 2600 вэням[10].

Разнообразные поли­тические и экономические условия отдельных районов Ки­тая, отсутствие статистики и точной информации с мест не позволяют определить размеры незаконных начислений к на­логу. Однако, по некоторым даже официальным данным, они во много раз превышали установленную сумму налога[11].

Помимо земельно-подушного налога в восьми провин­циях Китая — Цзянси, Цзянсу, Аньхуй, Чжэцзян, Хунань, Хубэй, Хэнань, Шаньдун — взимался особый натуральный налог, введенный еще первыми цинскими императорами на покрытие расходов по транспортировке податного зерна в столицу. В XIX в. ежегодно в Пекин отправляли 2930 тыс. даней риса и 300 тыс. даней проса, шелка, тростник, фрукты и т. д. Общий размер этого налога, по дан­ным американского исследователя Хинтона, составлял 5,5 млн. даней[12]. Существовавшая система начислений на транспортные расходы, естественные потери зерна при перевозках, хранении и т. д. официально составляла 20— 50% установленной нормы. Со второй половины XIX в. на­чался процесс постепенной замены натуральных сборов де­нежными, и в 1901 г. было введено денежное исчисление налога.

При хаотичности финансовой системы, неустойчивости ры­ночных цен пересчет натуры на деньги предоставлял широ­кие возможности чиновникам произвольно завышать размер налога, а следовательно, и увеличивать его общую сумму. Достаточно наглядны в этом отношении данные по провин­ции Цзянсу: в 1875 г. было собрано 200 тыс. лян, в 1887 г.— 500 тыс., в 1892 г.— 600 тыс., в начале XX в.— 848 тыс. лян[13].

Таким образом, система взимания поземельных налогов фактически не ограничивала чиновников устанавливать вся­кого рода начисления и надбавки. И, естественно, получив в первые годы десятилетия распоряжение двора об «изыска­нии» дополнительных средств, местные власти прибегли к давно испытанному методу начислений.

Так, в уезде Чуаньша (пров. Цзянсу) с 1899 по 1904 г. земельные налоги выросли на 11,5%; в уезде Цзюань-сянь (пров. Хэнань) земельное обложение к 1908 г. увеличи­лось на 159%, а в уезде Синьсянь — даже на 300%. К концу первого десятилетия XX в. земельный налог в уезде Есянь (пров. Хэнань) вырос в два с половиной раза; в провинции Хунань натуральная подать увеличилась в два-три раза, а в провинции Сычуань — в пять-шесть раз[14].

В поисках дополнительных денежных средств центральное правительство широко использовало и такую важную статью государственных доходов, как соляной налог и соляная мо­нополия. Соль в процессе производства и распределения под­вергалась   пятикратному   государственному   обложению:   налог на землю; императорские лицензии на право добычи; на­лог на закупку соли в добывающих провинциях; налог на до­ставку соли в потребляющие провинции; дополнительная цена на специальные сорта. В результате розничная цена соли, по «екоторым данным, в 17—20 раз превышала ее се­бестоимость. В начале XX в. цена на соль повы­силась на 4 вэня за цзинь, а в некоторых провинциях на 8 вэней  (Цзянсу, Хубэй)   и  12 вэней   (Хунань)[15].

«Изыскивая» средства на проведение «новой политики», местные власти прибегали и к хорошо испытанному методу увеличения и введения косвенных налогов, затрагивавших сферу коммерческой деятельности и торговли. Эти налоги и ранее не подлежали учету и регламентации центрального правительства, поскольку полностью находились в ведении местных властей.

В источниках зафиксировано множество конкретных фактов роста косвенных налогов и введения их на некоторые виды деятельности (сделки, лавки, виноделие, лотерею, маслобойни, подсобные промыслы и т. д.), а также, на предметы потребления (мясо, сахар, уголь, керосин, шелк-сырец, фрукты и т. д.). Так, налог на сделки в про­винции Сычуань к 1902 г. вырос в два раза, в провин­ции Хунань к 1910 г.— в четыре раза; налог на та­бак в провинции Чжэцзян к 1904 г. увеличился на 80%; в провинции Шэньси вырос в два раза[16].

Кроме налогов широко использовались единовременные денежные сборы с населения на те или иные мероприятия — перепись населения, строительство школ, создание в дерев­нях полицейских участков, подготовка к введению само­управления и т. д.

Таким образом, в рассматриваемый период усиление экс­плуатации народа происходило главным образом за счет рез­кого увеличения налогообложения со стороны феодально-бю­рократического государства.

Крайне трудно установить ту часть сельского населения, на которую падала основная тяжесть по выплате поземель­ных налогов, поскольку в источниках и литературе содер­жатся недостаточно убедительные, а подчас и противоречи­вые данные. Указ 1713 г. устанавливал общую для всей страны сумму налога. Число налогоплательщиков в стра­не во все времена оставалось постоянным, а последую­щее перераспределение земельной собственности не должно было влиять на  эту общую  сумму.  Центральное правительство не занималось установлением нормы налога для каж­дого землевладельца, это находилось в ведении местных чи­новников.

По закону налог платил владелец земли. В условиях аграрного перенаселения и широкой распространенности арендных отношений весьма важен вопрос землевладения и землепользования. Китайская литература акцентирует вни­мание на кризисе феодального строя, разорении и обезземе­ливании крестьянства, переходе мелкой крестьянской собст­венности в руки крупных землевладельцев. Эта общая тен­денция обезземеливания была несколько ослаблена после тайпинского восстания и вновь усилилась в конце XIX в.

Источники изучаемого периода крайне бедны данными о соотношении собственников и арендаторов в китайской деревие. В исторической литературе КНР утвердилась концеп­ция преобладания арендаторских хозяйств. В статье Цзян Шунь-сина, в частности, имеются данные по провинции Цзянсу: 60% — арендаторы, 20% — мелкие собственники и полуарендаторы, 20% — собственники. Ли Шиюе дает самую высокую цифру для всего Китая — ²/₃ хозяйств арендовали землю[17].

Однако вряд ли можно согласиться с этим утверждением, хотя бы из-за разницы земельных отношений в различных районах Китая. Можно сослаться на источники, правда бо­лее позднего периода (20-е годы XX в.), которые для севера страны (пров. Хэнань) дают совсем другую картину.

Соглас­но материалам обследований, проводившихся в 1926 — 1927 гг. участниками Северного похода Национально-рево­люционной армии, в провинции Хэнань преобладало кресть­янское землевладение. В районе Юняна, близ Чжэнчжоу, по данным опроса руководителей и участников крестьянского движения, было 3% безземельных крестьян, 10% владели 3 —10 му земли, 50% — 10 — 20 му, 20% — 30 — 40 му, 10% - 50 — 60 му, 5% —70—100 му, 2% —свыше 100 му. Такая же картина была и в других районах. В Вэйти, например, 80% крестьян имели свою землю[18].

В советской литературе 20-х годов утвердилась концепция о преобладании на севе­ре Китая крестьян-собственников, а на юге — арендаторов.

Другая не менее важная сторона рассматриваемой проб­лемы— фактические плательщики поземельных налогов. Официально налоги платили владельцы земли. При сдаче земли в аренду арендатор освобождался от налога и, однако иногда при особых обстоятельствах владельцы земли обязы­вали арендаторов выплачивать налог и связанные с ним административные сборы. Последнее, видимо, зависело от конкретных условий договора между владельцем и аренда­тором, от существовавших в данной местности традиций и многих других причин.

При установлении размера арендной платы землевладелец мог включать в нее и сумму налога, по всей вероятности, это и дало основание подавляющему большинству историков считать, что поземельные налоги пла­тила основная масса крестьянства. Китайские историки Лай Синь-ся, Цзян Шунь-син и другие подчеркивали неравномер­ность распределения налогов среди крестьян и крупных вла­дельцев; для земель последних чиновники, как правило, уста­навливали более низкие нормы. Крупнейший землевладе­лец провинции Цзянсу, некий Инь Кэ-цинь, имея 7—8 тыс. му земли, платил всего лишь 200 чуакей (1 чуань — 400 вэней) земельного налога[19].

Таким образом, рост поземельного обложения, хотя и в различной степени, касался всех слоев сельского населе­ния — крестьян-собственников, мелких и средних помещиков, арендаторов. Интересы городского и сельского населения были существенно затронуты повышением косвенных нало­гов и введением единовременных денежных сборов.

Распределение подушных сборов среди населения неза­висимо от имущественного положения, наиболее ощутимо было для беднейших слоев общества. Все это и определяло в значительной мере широту социального состава антинало­говых движений.

Можно сказать, что резкое повышение налогового обло­жения, коррупция и произвол бюрократического аппарата на местах являлись наиболее важной и существенной, хотя и не единственной причиной массовых выступлений первого десятилетия XX в.

Кроме этого, положение трудового народа усугублялось постоянными для Китая стихийными бедствиями (засухи, наводнения, неурожаи), которые в условиях усиления эксплуа­тации становились особенно ощутимыми для мелкого кре­стьянства. Крайне тяжелое положение было в 1901, 1906, 1909 и 1910 гг., когда стихийные бедствия затронули боль­шинство районов страны.

По подсчетам Ли Шиюе, в 1901 г. стихийные бедствия затронули 506 уездов страны, в 1902 г.— 319, в 1903 г.— 414, в 1904 г.— 4 области и 350 уездов, в 1905 г.— 389 уездов, в 1906 г.—377, в 1907 г.—359, в 1908 г.—272, в 1909 г.— 224, в 1910 г.— 399 уездов[20].

Косвенные налоги, стихийные бедствия, неурожаи при­водили к росту цен на продовольствие и промышленные то­вары. В провинции Хунань, например, до 1906 т. 1 дань риса стоил 2—3 тыс. вэней, в 1906 г.—4 тыс., а в 1910 г.— 8 тыс. вэней. Цены на предметы первой необходимости осо­бенно заметно росли в крупнейших портовых и промышлен­ных городах страны. По сообщениям иностранных консулов и представителей в Китае, к концу первого десятилетия XX в. цены на основные продукты питания в таких городах, как Сямынь, Сватоу, Сучжоу, Цюнчжоу, увеличились вдвое, а в Нанкине выросли на 300%[21].

В городах в первое десятилетие XX в. рост цен на пред­меты потребления намного превышал некоторое увеличение заработной платы кустарей, наемных рабочих. В Аньдуне, например, цены в среднем возросли на 33%, заработная пла­та же увеличилась только на 10 — 15%. В Чифу предметы потребления вздорожали в два раза, а заработная плата вы­росла на 25 — 30%. В г. Шаши цена риса с 1905 по 1911 г. выросла втрое, а заработная плата кули и неквалифицирован­ных рабочих увеличилась на 50%[22].

В первое десятилетие XX в. в Китае открылось 386 фабрик, шахт и рудников, полностью или частично принадлежавших национально­му капиталу. Ежегодно вступало в строй в среднем по 50 частных ки­тайских предприятий. После подписания Заключительного протокола начался переход в частную собственность большинства казенных и сме­шанных казенно-частных предприятий, приносивших казне и держа­телям акций одни убытки. Расширился объем внешней торговли. Стои­мость экспорта со 122 млн. долл. в 1901 г. возросла до 245 млн. в 1911 г., а стоимость импорта —соответственно со 193 млн. долл. до 306 млн[23].

Резко увеличился пассивный для Китая баланс внешней тор­говли. Усилился экспорт иностранного капитала. С 1900 по 1914 г. ино­странные инвестиции увеличились с 750 млн. долл. до 1650 млн. Они шли главным образом на железнодорожное строительство, внешнюю торговлю, обрабатывающую и горную промышленность. Долг Китая за эти годы достиг 835 млн. долл., главным образом за счет внешних займов, которые предназначались в основном на военно-административ­ные нужды цинского правительства.

Число открытых для иностранной торговли портов и населенных пунктов Китая в 1912 г. превышало 100. За 1899 —1913 гг. количество иностранных фирм в Китае утроилось и в 1913 г. составило 2400, а численность постоянно проживающих в Ки­тае иностранцев возросла соответственно с 53 тыс. до 1,65 тыс.[24]

Первое место в торговле с Китаем по-прежнему принадлежало Англии (около 50% всего товарооборота), хотя и усилилась конкуренция японских и американских товаров. Империалистические державы все более пре­вращали Китай в поставщика дешевого сырья — хлопка, сои, шелка, чая[25].

Упрочив за собой ведущую роль в экономике Китая, иностранный сектор оттеснял китайских предпринимателей на второстепенные по­зиции — в текстильную и пищевую промышленность. Национальный сектор капиталистического уклада существовал в рамках зависимой по­луколониальной экономики.

В первое десятилетие XX в. обуржуазив­шиеся помещики вкладывали значительные денежные средства в го­родскую промышленность, торговлю, железнодорожный транспорт. В деревне постепенно развивался мелкотоварный уклад, однако по-прежнему преобладали феодальные формы эксплуатации крестьян.

В условиях засилья феодальных порядков, поддерживаемых цинским режимом, и растущей активности иностранного капитала успешно заниматься фабричным предпринимательством могла лишь та часть китайской буржуазии, которая пользовалась правительственными при­вилегиями и покровительством местных властей. Не случайно владель­цами и совладельцами наиболее значительных промышленных пред­приятий национального сектора были высшие и средние чиновники, шэньши, крупные помещики, компрадоры.

Рядовые предприниматели вынуждены были искать защиты и покровительства у лиц, связанных с чиновничьей средой. Цинская монархия в глазах китайской буржуа­зии и той части китайских помещиков, чье хозяйство обеспечивало нуж­ды развивающегося внутреннего рынка и экспортной торговли, была главным препятствием для капиталистического развития. Она явля­лась олицетворением произвола феодальных властей, высокого налого­обложения, экономической отсталости и косности, предательства нацио­нальных интересов китайского народа и непрерывных уступок иност­ранному капиталу.

Рассмотренные выше конкретные формы усиления экс­плуатации непосредственных производителей, экономическое положение и условия жизни основной массы населения по­рождали в стране недовольство, брожение, выливавшиеся время от времени в стихийные выступления и восстания.

Контрибуции, займы, торговля, миссионерская деятель­ность порождали стихийное возмущение и ненависть к ино­странцам и всему иностранному со стороны самых различ­ных слоев общества. Поэтому в первом десятилетии XX в. со­храняются традиционные формы антииностранных и антимисоионерских выступлений.

Рост налогового обложения, коррупция и произвол мест­ных властей порождали массовое недовольство населения, которое выступало как против «плохих» чиновников, так и против самой системы управления. Частые неурожаи, голод, рост цен на продовольствие влекли за собой массовые выступления голодающего населе­ния — «рисовые» бунты. Обострение экономических трудностей, снижение жизнен­ного уровня, вызванные различными причинами, крестьянско-плебейские массы нередко связывали исключительно с прав­лением чужеземной, маньчжурской династии, что порождало антицинские движения.

Таким образом, экономические мероприятия Цинов свелись к созданию департаментов по делам промыш­ленности, сельского хозяйства, торговли, что преследовало главным образом фискальные цели. Все эти меры и полумеры не затрагивали главных и ко­ренных вопросов китайской действительности, не отвечали потребностям страны и народа. Социально-экономические от­ношения, система эксплуатации и даже средневековый про­извол чиновников оставались прежними.

Реформы ничего не дали народу, наоборот, они даже ухудшили его экономическое положение, поскольку сопро­вождались повышением налогов и сбором денежных средств. Финансирование реформ так же, как и выплата контрибуции державам, было возложено на провинциальные власти, ко­торые несли за это ответственность и должны были «изыски­вать» деньги на местах.

Таким образом, первое десятилетие XX в. для социально-экономического развития Китая было очень сложным. Уплата контрибуций. зависимость от иностранных держав способствовали выкачиванию из Китая ресурсов и торможению капиталистических форм хозяйствования, а постоянный рост налогов способствовал обнищанию большей части населения Китая.

1.2. Социально-экономические процессы в Китае (10-е – нач. 20 – х гг. XX века)

Радикальные политические перемены в Китае (Синьхайская революция) не могли, есте­ственно, сразу же сказаться на его экономическом и социальном развитии. Но постепенно их влияние стало сказываться, особенно в годы мировой войны, которая существенно изменила объек­тивное положение Китая. Сказалось это как на возможностях экспансии иностранного капитала в Китае, так и на особеннос­тях функционирования самого китайского рынка.

Наиболее активная экспансия иностранного капитала прихо­дится на начало XX в., когда сумма иностранных капиталов удвоилась по сравнению с началом века (788 млн. дол.), достигнув 1610 млн ам. дол. в 1914 г.[26] На первом месте по своим капиталовложениям шла Англия, давно и настойчиво действовавшая на китайском рынке с момента его открытия, последующие места занимали Россия, Германия, Япония.

За годы мировой войны экспансия иностран­ного капитала резко ослабла ввиду того, что рынок частных ин­вестиций был практически парализован и расширение иностранных капиталовложений осуществлялось в основном за счет реин­вестиции прибылей.

Общий объем иностранных вложений в 1918 г. можно оценить в 1691 млн ам. дол., в том числе прямые инвести­ции 1092,8 млн ам. дол., задолженность китайского правитель­ства — 575,4 млн, задолженность частных компаний — 22,7 млн.[27]

Важнейшей особенностью структуры иностранных капиталовло­жений в Китае оставалось, как и в начале XX в., полное преоб­ладание прямых деловых вложений в китайское хозяйство, при­чем удельный вес этих вложений имел тенденцию к возраста­нию.

На первом месте стояли вложения в транспорт — 531 млн ам. дол. (33% всех вложений), что позволяло фактически контро­лировать механические виды транспорта. Благодаря этим вложе­ниям иностранному капиталу принадлежало или контролирова­лось им через систему займов более 90% железных дорог и почти 80% тоннажа всех морских и речных пароходных перевозок[28].

Иностранные капиталовложения в обрабатывающую и горно­рудную промышленность, а также в коммунальные предприятия составляли только 197 млн ам. дол. (12,3%)[29], что, однако, более чем вдвое превышало промышленные вложения национального капитала.

Иностранных промышленных предприятий было всего несколько сот, но это были самые крупные и технологически передовые для Китая предприятия и, следовательно, наиболее конкурентоспособные.

Так, в наиболее развитой — хлопчатобу­мажной — промышленности иностранному капиталу принадле­жало (1918) 42,9% веретен и 43,95% ткацких станков. В механизи­рованной добыче угля на долю иностранного капитала приходи­лось 77,3%[30]. Фактически под полным иностранным контролем находились механизированная добыча железной руды и механизированная выплавка чугуна. Сильные позиции занимал иност­ранный капитал также в пищевой, химической, полиграфичес­кой и некоторых других отраслях.

Иностранные банки, которых к концу войны насчитывалось всего полтора десятка, фактически контролировали китайский денежный рынок. В условиях нараставшей политической раздроб­ленности, милитаристских войн, правовой незащищенности даже богатого китайца было вполне естественно, что китайские иму­щие слои стремились держать свои средства именно в иностран­ных банках. Это вело к тому, что иностранные банки в значительной мере оперировали фактически китайскими средствами.

Капиталы иностранных банков и их финансовая роль возрастали также вследствие того, что именно в эти банки поступали тамо­женные доходы, а с 1913 г. и доходы от соляной монополии, и находились на специальных «гарантийных счетах», контролировав­шихся иностранными банками с целью финансового обеспечения уплаты китайских внешних долгов. Иностранные банки в Китае обладали также очень важным правом денежной эмиссии, факти­чески регулируя объем денежной массы в стране[31].

В годы мировой войны эмиссионная активность иностранных банков значитель­но возросла: с 1912 по 1919 г. эмиссия американских кредитных учреждений выросла в 8 раз, французских — в 6 раз, японских — в 5 раз, английских — в 1,5 раза, что неизбежно вело к дальней­шему усилению контроля за китайским денежным рынком[32].

Оставалась значительной роль иностранного капитала во внеш­ней торговле, что было связано в первую очередь с рядом приви­легий иностранного капитала, вырванных в свое время у Китая силой оружия. Иностранный капитал способствовал дальнейше­му втягиванию Китая в мировую торговлю, в капиталистическое разделение труда.

Несмотря на крутую внутриполитическую лом­ку и мировую войну за послесиньхайское десятилетие объем внешней торговли Китая почти удвоился, достигнув в первый послевоенный год 1134,9 млн ам. дол. С ростом объема внеш­ней торговли увеличивался и торговый пассив, достигший в тот же период уже 282 млн ам. дол. Особенностью китайского экспорта было преобладание среди предметов вывоза (1920) го­товой продукции (39,55%) и полуфабрикатов (20,5%), причем главной статьей экспорта была продукция китайского традицион­ного ремесла[33].

Остальная часть экспорта складывалась в основ­ном из сельскохозяйственного сырья и совсем немного — из про­дукции горнодобывающей промышленности. В импорте пол­ностью преобладали предметы потребления (71,5%), причем аг­рарный Китай был вынужден ввозить в значительных размерах продовольствие и хлопок.

С возрастанием пассива торговли для Китая обострялась проблема платежного баланса. Торговый пас­сив компенсировался в основном денежными переводами китай­ских эмигрантов (хуацяо), иностранными капиталовложениями, расходами иностранцев в Китае и т.п.

Мировая война не только временно ослабила экспансию ино­странного капитала в Китае, но и усилила неравномерность активности империалистических держав, изменив условия их кон­куренции. В результате вступления Китая в войну на стороне Антанты Германия практически потеряла свои довольно сильные позиции в Китае.

Война ограничила возможности Англии, Фран­ции и других европейских держав в расширении их экономичес­кой деятельности в Китае. В то же самое время Япония, а от­части и США получили благоприятные возможности для своей экспансии[34] (см. Приложение 1).

В годы войны Япония использовала благоприятные условия и попыталась даже превратить Китай в сферу своего мо­нопольного влияния. Японский капитал сделал рывок в промышленной экспансии. За годы войны возросли позиции японского капитала в основной отрасли китайской промышленности — хлоп­чатобумажной, где число веретен на японских предприятиях ут­роилось, а число ткацких станков почти удвоилось. Именно в эти годы начинается и развитие японской тяжелой промышленности в Китае.

Усилив посредством займов еще накануне войны свой контроль за Ханьепинским металлургическим комбинатом, япон­ский капитал в годы войны построил крупные чугунолитейные заводы в Бэньсиху (1915) и Аньшане (1918), что означало конт­роль за 85% всех доменных печей в Китае. Расширяется добыча каменного угля на японских предприятиях в Фушуне, Бэньсиху, Яньтае (примерно четверть всей угледобычи в Китае), железной руды в Аньшане и Мяоэргоу (фактически полный контроль за механизированной добычей железной руды в Китае).

Так посте­пенно складывается горно-металлургический комплекс в Мань­чжурии, ставший своеобразным придатком японских монополий, стремившихся сделать этот район поставщиком полуфабрикатов для своей тяжелой промышленности. Усилился приток японско­го капитала в железнодорожное строительство и особенно в тор­говый флот. В течение 1913-1918 гг. доля Японии во внешнетор­говом судообороте Китая выросла с 32% до 52%, а во внутриторговом судообороте эта доля возросла до 40%[35].

Используя ослабление влияния и возможностей европейского капитала и европейских правительств, Япония попыталась мо­нополизировать предоставление займов Китаю, справедливо рас­сматривая кредит как важнейшее средство захвата рынка. За годы войны Япония предоставила Китаю несколько десятков займов на общую сумму 675 млн иен[36].

Одновременно усилилось и освое­ние японскими торговцами китайского рынка. За годы войны удельный вес Японии во внешней торговле Китая фактически удвоился. Резко возрос ввоз в Китай японской хлопчатобумаж­ной пряжи и тканей, бумаги, сахара и некоторых других това­ров, на расширение производства которых особенно рассчиты­вала китайская буржуазия.

Япония не ограничивалась, однако, усилением экономической экспансии в Китае, — она попыта­лась расширить свои сферы влияния и даже фактически подчи­нить себе политику пекинского правительства, выдвинув в 1915 г. пресловутое «21 требование». Единодушный протест китайского народа сорвал эти планы.

Неравномерность империалистической экспансии в послесиньхайские годы не означала ослабления позиций иностранного ка­питала в Китае. Наоборот, к концу мировой войны можно кон­статировать дальнейшее укрепление позиций иностранного пред­принимательства, которое фактически держало в своих руках все командные высоты экономики Китая.

Не переоценивая внедренность иностранного капитала в китайское хозяйство, относитель­ные размеры которого были невелики — немногим более 3 дол. на душу населения (что в несколько раз меньше, чем в неко­торых колониях), необходимо подчеркнуть, что иностранный капитал захватил и освоил именно «высоты» экономики, оставляя основной хозяйственный массив вне своего прямого воздействия.

Иностранный капитал фактически монополизировал ключевые позиции, определявшие перспективы развития национального воспроизводственного процесса: поставки современных по техническому уровню средств производства, развитый капиталистический кредит, научно-технические знания и технологический опыт («ноу-хау»), современные виды транспорта и связи.

Однако реальное экономическое воздействие мирового капита­лизма на Китай определялось не только позициями иностранно­го предпринимательства в Китае, но и всей экономической, по­литической и военной мощью империализма, поставившего Китай в положение полуколонии. Захват иностранным предприниматель­ством командных высот китайской экономики и был одним из проявлений полуколониальной зависимости.

Усиление позиций иностранного капитала в послесиньхайские годы означало не только увеличение полуколониальной зависимости Китая, но и ускорение процесса втягивания китайского хозяйства в мировой рынок, углубление процессов капиталистической эволюции китайской экономики. Во многом это связано с тем, что национальное капиталистическое развитие началось с «открытием» Китая и привнесением в Китай капи­талистического производства.

Национальное капиталистическое предпринимательство возникло под прямым влиянием, «по при­меру» иностранного и в тесной экономической и «географичес­кой» связи с ним.

Китайские капиталистические предприятие возникали, прежде всего, в центрах господства иностранного ка­питала — открытых портах, концессиях, куда устре­мился национальный капитал, так как он имел здесь более благоприятные условия (экономические и правовые) своей деятельности, чем в остальных районах страны, несмотря на определенную дискриминацию и острую конкуренцию со сто­роны иностранного капитала. Это в полной мере относится и развитию китайского капиталистического предпринимательства в послесиньхайские годы.

Этот период, особенно годы мировой войны, был весьма бла­гоприятным для развития национального капитала. Не случайно китайская буржуазия называла эти годы своим «золотым веком». Раскрепощенная победой революции, китайская буржуазия сумела выгодно использовать конъюнктуру военных лет.

Если накануне мировой войны национальному капиталу принадлежало 698 фаб­рично-заводских предприятий с 271 тыс. рабочих и капиталом в 331 млн юаней, то после войны число предприятий выросло до 1759, число занятых рабочих до 558 тыс. и капитал — до 501 млн юаней. Если в 1914 г. было зарегистрировано только 62 млн юаней новых капиталовложений китайских предпринимателей, то в 1920 г. эта цифра возросла до 155 млн.[37]

Между 1912 и 1920 гг. ежегодный прирост промышленной продукции составлял, по расчетам М.-К. Бержер, примерно 14%[38]. Особенно быстро развивалась хлоп­чатобумажная промышленность, почти в полтора раза выросло число прядильных веретен. Активно развивались также пищевая, спичечная, табачная и другие отрасли по производству потребительских товаров. Рост тяжелой промышленности даже в эти бла­гоприятные годы был незначительным. Не сумел активизироваться национальный капитал и в строительстве и эксплуатации желез­ных дорог, хотя он несколько увеличил свою долю в судоходстве, особенно внутреннем, до трети всех перевозок к концу войны.

Современный национальный банковский капитал начал скла­дываться в Китае только на рубеже XX в. К 1912 г. было основано 7 китайских банков с общим капиталом в 75 млн юаней, в течение же 1913-1919 гг. создано еще 43 банка с общим капиталом в 102,7 млн юаней[39]. Быстрый рост числа китайских банков связан прежде всего с выпуском пекинским правительством государ­ственных займов: покупая по пониженному и продавая по повы­шенному курсу государственные ценные бумаги, частные банки могли получать значительные прибыли.

Но в этом же и их основ­ная экономическая слабость — они были плохо связаны с нацио­нальным денежным рынком, размеры привлеченных ими средств были незначительны, финансированием национальной промыш­ленности они почти не занимались и им не удавалось потеснить традиционные («туземные») кредитные учреждения — меняль­ные лавки и ломбарды, которых в 1918 г., считая официально зарегистрированные, было 3 тыс. с капиталом в 169 млн юаней и которые по сути дела определяли лицо китайской кредитной си­стемы в ее низовых звеньях[40].

Сильные позиции, естественно, национальный капитал про­должал занимать в торговле, однако здесь он был особенно рас­пылен, поскольку еще полностью преобладали традиционные формы торговли. За послесиньхайские годы национальный капи­тал несколько укрепил свои позиции во внешней торговле.

Китайский национальный капитал, таким образом, существен­но укрепил свои позиции в экономической жизни страны, хотя продолжал оставаться силой зависимой и подчиненной. О его абсолютных размерах в рассматриваемое время мы можем гово­рить лишь весьма приблизительно из-за крайнего несовершенства китайской статистики. Оценить национальный капитал к концу войны можно примерно в 2 млрд юаней (1918) при соотношении капиталов в промышленности, банковском деле и торговле приблизительно как 1:2:3[41].

Необходимо, однако, прини­мать во внимание, что сумма капитала в сфере обращения охва­тывает два разнородных явления — современный, развитый банковский и торговый капитал, с одной стороны, и торгово-ростовщический капитал — с другой. Статистика дает весьма при­близительное и неточное соотношение этих двух типов капита­ла, пытаясь учесть не только «зарегистрированный», но и весь фактически функционирующий в сфере обращения капитал. При­чем преобладание традиционных, несовременных типов капита­ла к этому времени все еще сохранялось.

Процесс «осовремени­вания» капитала шел медленно. Наиболее развитая часть капита­ла все еще была тысячами нитей связана с капиталом типа первоначального накопления. Чисто экономических стимулов «осовременивания» было явно недостаточно, требовалось ради­кальное внеэкономическое вмешательство, которое могло бы подтолкнуть и ускорить процесс первоначального накопления, консолидировать национальный капитал.

Определенной массовой производственной базой для развития национального промышленного капитала являлась дофабричная промышленность, продолжавшая играть решающую роль в обес­печении нужд городского и сельского населения не только многими видами потребительских товаров и услуг, но и в снабжении крестьянина и ремесленника простейшими орудиями труда.

Во всех формах дофабричной промышленности было занято не ме­нее 10% населения страны, в том числе в больших городах более 12 млн человек занятых ремеслом[42]. Включение Китая в мировой капиталистический рынок и развитие фабрично-заводского про­изводства в самом Китае не могли не сказаться болезненно на кустарно-ремесленном и мануфактурном производстве: погиба­ли целые отрасли и центры дофабричной промышленности (хлоп­копрядение, производство масляных светильников и т.п.).

Одна­ко в целом дофабричная промышленность продолжала развивать­ся, ибо капиталистическая эпоха несла с собой для нее не только разрушение. Накануне и особенно после Синьхайской револю­ции в отдельных отраслях дофабричной промышленности наблю­дался некоторый технический прогресс, насколько он вообще возможен в рамках кустарно-ремесленного производства.

Прояви­лось это в применении усовершенствованного металлического ткацкого станка вместо прежнего деревянного, в распространении простейших машин в вязальном, швейном и некоторых других видах производства. Разрушая одни отрасли дофабричной про­мышленности, мировой рынок стимулировал рост других и даже способствовал возникновению новых (производство спичек, кру­жев, соломенных шляп на экспорт и т.п.). Все эти годы устойчи­во рос экспорт кустарно-ремесленной продукции.

Дофабричная промышленность к концу войны прочно удер­живала свои позиции в производстве многих товаров, давая в целом примерно три четверти всей промышленной продукции страны. Даже в такой передовой отрасли, как хлопчатобумажная, где национальное и иностранное фабричное производство раз­вивалось особенно быстро, позиции ремесленно-мануфактурно­го производства не были еще поколеблены, в 1918 г. внефабричным способом перерабатывалось 67% всего хлопка[43].

Столь же сильны были позиции кустарно-ремесленного производства в вы­работке муки, переработке чая, производстве шелковой пряжи и ткани, масла и даже добыче каменного угля. Еще более прочны­ми были позиции дофабричной промышленности в традицион­ных отраслях — производстве национальной одежды и обуви, бумаги, фарфора, изделий из бамбука и соломы, вышивок и т.п. Кустарное и мануфактурное производство почти полностью обес­печивали и саму дофабричную промышленность орудиями тру­да, также как крестьянское хозяйство и крестьянские промыс­лы, полностью производили традиционные средства транспорта.

Многообразные типы хозяйственной организации дофабрич­ной промышленности сложились в основном еще в средние века. После «открытия» Китая начинается процесс капиталистической трансформации этой сферы хозяйства. Возможность этой транс­формации была связана не только с воздействием мирового рын­ка, но и с полной подчиненностью в канун «открытия» Китая кустарно-мануфактурного производства торгово-ростовщическому капиталу, который и в последующие десятилетия оставался «хозяином» этого сектора народного хозяйства.

Изменения, про­исходившие накануне и после Синьхайской революции, — рас­ширение работы на капиталистический рынок и использование усовершенствованных орудий труда и механических двигателей — способствовали перерастанию мануфактуры в фабрику, кустар­ной мастерской — в капиталистическую.

В этот период существенную роль в Китае играло значитель­ное ускорение темпов национальной промышленности, следстви­ем которого были рост буржуазии и пролетариата, усиление политической активности этих классов.

С 1913 по 1920 г. китайским национальным капиталом было построено 675 предприятий в 23 отраслях легкой промышлен­ности (наиболее высоки были темпы роста в текстильной про­мышленности; число веретен увеличилось с 484 192 в 1913 г. до 658 748 в 1919 г.). Развивалась и тяжелая индустрия, с 1913 по 1919 г. добыча угля возросла с 12 879 тыс. до 20 146 тыс. т, железной руды — с 961861 до 1851996 т, выплавка чугуна — с 267 513 до 407 743 т. Хотя темпы роста были сравнительно высоки, уровень развития тяжелой индустрии оставался чрезвы­чайно низким. Средства производства почти не производились. Значительно увеличилась численность рабочих: в 1913 г.— примерно 650 тыс. промышленных рабочих, в 1918 г. (по непол­ным данным) — 1749 тыс., в 1919 г.—2352 тыс.[44]

Однако из-за эконо­мической незаинтересованности «хозяина» вкладывать капиталы в техническое перевооружение этот процесс охватил лишь незна­чительное меньшинство дофабричных предприятий. Большинство производителей продолжало пользоваться рутинной техникой, хотя уже и в объективно новых условиях рыночного производства.

Часть ремесленников сохраняет свою экономическую самостоятельность и прежние формы хозяйственной организации (лавка-мастерская, работа на заказ, странствующий ремесленник и т.п.), однако эти формы производства и сбыта, могут продолжать суще­ствовать лишь при работе на ограниченный (как правило, мест­ный) рынок, при незначительных масштабах развития данной отрасли, при приспособлении производства к индивидуальным потребностям (ювелиры, портные, сапожники и т.п.), при заня­тиях ремонтно-починочной работой. Они и составляли мелкото­варный уклад дофабричной промышленности.

Все больший выход продукции дофабричной промышленно­сти на внешний рынок и развитие рынка внутреннего вели к дальнейшему подчинению дофабричной промышленности торгово-ростовщическому капиталу, лишали ремесленника хозяй­ственной самостоятельности, сужали базу мелкотоварного уклада.

В тех же отраслях ремесленного производства, которые рабо­тали на экспорт или имели массовый внутренний рынок, подчи­нение в прошлом самостоятельного ремесленника и крестьяни­на, занимавшегося промыслом, торгово-ростовщическому капи­талу зашло особенно далеко и капиталистическая работа на дому (рассеянная мануфактура) полностью преобладала над ремеслен­ной мастерской.

Это относится прежде всего к наиболее развитой отрасли дофабричной промышленности — текстильной (хлопко- и шелкоткачество, вязание кружев, трикотажное производство, вышивание), а также к некоторым другим (производство обуви, соломенных шляп, изделий из бамбука и т.п.). Причем особенно активно торгово-ростовщический капитал наступает на деревен­ские промыслы, лишенные какой-либо цеховой защиты.

Внутри городских ремесленных цехов также развиваются капиталистические отношения, все больше применяется наемный труд, происходит сращивание верхушки цехов с торгово-ростовщическим капиталом. В благоприятной рыночной конъюнктуре периода мировой войны усиливается приток торгово-ростовщического капитала в рассеянную и централизованную мануфакту­ру, активно растет и развивается мануфактурное производство, причем индивидуальное предпринимательство уступает место ак­ционерному.

Ускорились перемены и в деревне. Прежде всего, завершается ликвидация казенных, государственно-феодальных форм земле­владения и эксплуатации, привнесенных в китайскую деревню маньчжурским завоеванием. Распад землевладения военного со­словия, землевладения военных поселений и превращение этих земель в частновладельческие активно шли на рубеже веков. Но именно революция и новое республиканское законодательство окончательно ликвидировали привнесенные формы казенного землевладения и личной зависимости (крепостной — чжуандины и т.п., а также рабской — нули, нупу).

Медленнее шли изменения в традиционном, «азиатском» зем­левладении и землепользовании, в традиционно китайских (фис­кальных, ростовщических, арендных) формах эксплуатации сель­ского населения. В наследство от императорского Китая респуб­ликанский Китай получил тяжелейшее аграрное перенаселение, в значительной мере определившее производственный и соци­альный облик китайской деревни. В 1917 г. обрабатывалось при­мерно 1,5 млрд му земли, что и определяло ничтожно малый раз­мер среднего крестьянского хозяйства — менее 20 му земли (чуть более 1 га)[45].

Малоземелье, обостряемое неравномерным распреде­лением земли, вело к тому, что значительная часть сельского населения не могла быть полностью занята на сельскохозяйствен­ных работах, отсюда — наличие огромного числа свободных ра­бочих рук. Природная среда и демографическая ситуация суще­ственно воздействовали на социально-экономическое развитие китайской деревни, приспособили аграрную структуру к реаль­ной природно-демографической ситуации, а также повлияли на капиталистическую эволюцию деревни.

В послесиньхайское десятилетие в результате развития внут­реннего рынка, расширения и усложнения его связей с внешним рынком, в результате общего ускорения экономического разви­тия страны продолжает меняться социально-экономический об­лик деревни: традиционные формы эксплуатации деревни — на­логовые, арендные, торгово-ростовщические — оказались чрез­вычайно гибкими, относительно легко приспосабливающимися к новым условиям, условиям развивающегося капиталистичес­кого рынка.

Особую роль в новых условиях играет торгово-рос­товщический капитал. Торгово-ростовщическая эксплуатация, оставаясь по своим размерам «дополнительной» по сравнению с налоговой и арендной, играет все большую роль в экономичес­ком развитии деревни, постепенно качественно преобразуя и «основные» формы эксплуатации.

В условиях общего сдвига всего китайского хозяйства в сторону производства меновых стоимо­стей арендная плата, получаемая арендодателем, налоговые по­ступления в натуральной форме, присваиваемые милитаристом и чиновником, продукты сельского хозяйства, попадавшие в руки ростовщика, — вся эта продукция, произведенная мелкокресть­янским потребительским хозяйством, все больше поступает на рынок, все больше превращается в товар. Однако эта товаризация хозяйства была принудительной для крестьянина.

Увеличе­ние товарной доли сельскохозяйственной и побочной продукции вызывалось не столько потребностями развивавшегося крестьян­ского хозяйства, сколько стремлением многоликого сельского эксплуататора как можно больше выжать доходов из закабален­ной части крестьянства. Непосредственным эксплуататором, не­посредственным «хозяином» деревни (во всяком случае по отно­шению к основной массе крестьянства) выступает отнюдь не раз­витый капитал, а капитал типа первоначального накопления.

Большинство крестьян было, таким образом, фактически от­резано от прямых связей с рынком, выступало на нем опосредо­ванно, через своих эксплуататоров, продолжая вести потреби­тельское в сущности хозяйство. Однако зажиточное меньшинство крестьян, особенно в пригородных и приморских районах, а также в районах производства технических культур (где уже 60—70% крестьянской продукции поступало на рынок), выступало в ка­честве самостоятельных товаропроизводителей и товаровладель­цев, являясь носителями мелкотоварных отношений. Несмотря на довольно высокую степень развития товарно-денежных отно­шений в китайской деревне, мелкотоварный уклад был слабым и малодинамичным, ибо налоговый, арендный, торгово-ростовщический гнет оставлял мало места для крестьянского предпри­нимательства, для нарождения капиталистических фермеров.

Экономическим сдвигам в послесиньхайские годы соответство­вали и социальные перемены. Естественно, что ускорение капи­талистической эволюции, прежде всего, вело к количественным изменениям рабочего класса и буржуазии.

Несовершенство китайской статистики затрудняет количествен­ные оценки и заставляет прибегать к расчетам. В послесиньхайское десятилетие значительно вырос китайский рабочий класс.

Учитывая занятых в обрабатывающей промышленности фабрич­но-заводского типа, в горнодобывающей промышленности с использованием механических двигателей и на современном ме­ханическом транспорте, можно оценить количество фабрично-заводских рабочих по окончании мировой войны как приближа­ющееся к полумиллионному. Еще более 2 млн человек было за­нято на предприятиях мануфактурного типа[46].

Таким образом, общее количество промышленных рабочих среди населения страны было ничтожным, хотя тенденция его роста и была значительной. Особенности рабочего класса определялись небольшим «стажем» капиталистического предпринимательства в Китае и полуколониальным характером капиталистической эволюции. Основ­ным источником формирования рабочего класса было беднейшее крестьянство, поставлявшее главную массу неквалифицирован­ной рабочей силы, а также ремесленники и городские низы.

Пре­обладание легкой и пищевой промышленности предопределило и преобладание женского и детского труда. Даже в Шанхае, где удельный вес технически передовых предприятий был относи­тельно высок, женщины-работницы составляли 55%, а дети — 8%. Всего же в обрабатывающей промышленности рабочих-мужчин было всего 40%[47].

Еще одной особенностью рабочего класса была его молодость. Причем речь идет не только об исторической молодости, но и о систематическом процессе омолаживания рабочего класса, со­знательно проводившемся китайскими и иностранными пред­принимателями.

Так, в Шанхае лица в возрасте от 10 до 25 лет составляли 69% всех рабочих, а среди работниц — даже 87%. Сред­ний возраст занятых в горнодобывающей промышленности ко­лебался в пределах 20—30 лет[48]. В текстильной промышленности речь шла, прежде всего, о быстрой смене законтрактованных девушек-работниц. В металлургической и горной промышленности особенно быстро сменялись мужчины-чернорабочие.

Все это заставляет утверждать, что, несмотря на значитель­ный подъем промышленного развития, возможности для фор­мирования фабрично-заводского кадрового пролетариата остава­лись чрезвычайно суженными. Кадровых рабочих насчитывалось всего несколько десятков тысяч человек, в подавляющем боль­шинстве это были рабочие в первом поколении.

Социальные и экономические условия труда и жизни рабочих были чрезвычайно тяжелыми. Рабочий день законодательно не нормировался и фактически продолжался от 10 до 18 часов.

Мизерная заработная плата не обеспечивала, как правило, прожи­точного минимума средней семьи, а приходившие из деревни на работу в город не могли здесь содержать семью, что создавало текучесть рабочей силы, а это в свою очередь стимулировало ис­пользование женского и детского труда.

Конечно, по сравнению с доходами городской и деревенской бедноты зарплата промыш­ленного рабочего выглядела как весьма значительная и была при­тягательной для бедноты, рассматривавшей фабрично-заводско­го рабочего как человека «зажиточного», обеспеченного.

На са­мом деле обеспеченным по самым скромным масштабам был лишь узкий слой высококвалифицированных рабочих (определенные категории работников железных дорог, машиностроителей, по­лиграфистов, механиков текстильной промышленности и неко­торые другие), которые оплачивались выше прожиточного ми­нимума, поэтому иногда могли дать своим детям образование, иметь некоторые сбережения и т.п.

Ухудшало положение рабочего сочетание капиталистической эксплуатации колониального типа с тяжелым бременем докапи­талистических методов эксплуатации, что особенно проявлялось в подрядной системе найма и труда. В горной и обрабатывающей промышленности большинство рабочих нанималось через подрядчиков. Эта система не только вела к уменьшению фактической оплаты труда рабочего (ибо подрядчик, «старшинка» значительную часть контрактной оплаты забирал себе), но и ухудшала общие условия труда и найма, делала рабочего полностью бесправным, лишенным постоянных связей с другими рабочими, предприятием.

Складывавшийся китайский рабочий класс, таким образом представлял собой сложную, неоднородную, находившуюся процессе своей консолидации социальную структуру, в котором к небольшому ядру (несколько десятков тысяч) кадрового промышленного пролетариата примыкали широкие слои временных, сезонных, законтрактованных фабрично-заводских рабочих (около полумиллиона), два миллиона рабочих мануфактур, а также огромные полупролетарские массы — более 10 млн рабочих кустарной промышленности и более 30 млн кули.

На консолидацию рабочего класса, на формирование его знания огромное влияние оказал тот своеобразный факт его истории, что, еще не добившись каких-либо завоеваний для себя экономической и социальной борьбе, он относительно рано был втянут в борьбу политическую под национальным знаменем, имело место в ходе Синьхайской революции, в борьбе с «предателем Юань Шикаем», в выступлениях против «21 требования» т.п.

Полное преобладание национального и националистического в этих движениях не могло не оказать существенного воздействия на особенности формирования классового самосознания.

Победа Синьхайской революции и последовавший в годы мировой войны экономический подъем способствовали развитию консолидации китайской буржуазии. Возросла ее численность увеличилось ее богатство и экономическое влияние. В 1915 г. yже насчитывалось 1262 торговые палаты с 245728 членами[49]. Ускорялось сближение различных слоев буржуазии (выходцев из торговцев, ростовщиков, мануфактурщиков, компрадоров, крупных бюрократов, богатых землевладельцев), хотя ее полной интеграции еще не произошло.

Быстрее этот процесс шел в городе, значительно медленнее деревне. Сельская зарождавшаяся буржуазия была продуктом капиталистической трансформации традиционных сельских эксплуататоров-арендодателей, ростовщиков, торговцев. Превращение традиционного сельского богача в буржуа было замедленным и трудным в реальном социально-экономическом контексте китай­ской деревни. Но процесс все-таки шел и даже несколько уско­рился после Синьхайской революции.

Экономическое развитие в рассматриваемые годы, несмотря на значительный экономический подъем, не привело еще к склады­ванию буржуазии как класса, способного «подтолкнуть» дальней­шую капиталистическую эволюцию, прямым политическим вме­шательством убрать многочисленные препятствия для этой эволю­ции. К концу первого послесиньхайского десятилетия городская буржуазия не обладала еще политической силой, которая соответ­ствовала бы ее действительной экономической роли и которая позволила бы ей возглавить национально-освободительное движе­ние. Не оказалось у нее и политических сил, способных помочь реализовать огромный, массовый буржуазный потенциал сельских богачей, без чего перспектива утверждения капитализма и поли­тического господства буржуазии была иллюзорной.

Политическая слабость китайской буржуазии объяснялась в первую очередь тем, что китайский капитализм и китайская буржуазия не имели своей собственной предыстории, их возник­новение явилось прежде всего результатом «открытия» Китая и привнесения развитых форм капитализма. Те социальные груп­пы, из которых формировалась современная буржуазия, до «от­крытия» страны были интегральной частью господствующего клас­са традиционного, «азиатского» общества и не имели собственных традиций борьбы против этого общества.

Предпринимательские слои в Китае всегда были устранены из политической жизни, и это унаследовала китайская буржуазия и в XX в. Даже по про­шествии десяти лет после победы Синьхайской революции в Китае не было политических и экономических общенациональных организаций китайской буржуазии, не было буржуазных полити­ков и идеологов, способных программу буржуазного развития страны сделать действенным политико-идеологическим оружием утверждения гегемонии буржуазии.

Как показало первое послесиньхайское десятилетие, претен­зию на такую гегемонию заявили так называемые новые средние слои — служащие республиканских учреждений и капиталисти­ческих фирм, учителя и студенты, функционеры политических партий и общественных организаций, офицерство. «Новыми» они были потому, что с начала XX в. интенсивно шел процесс распада прежнего служивого сословия (шэньши) и разворачивал­ся процесс складывания новой интеллигенции — служивой и не служивой.

Отмена экзаменационной системы, а затем гибель империи ли­шили шэньши официального высокого статуса и основных источ­ников доходов. Миллионы шэньши и миллионы их детей оказа­лись за пределами господствующего класса, как бы вне системы. Они были вынуждены искать новый социальный статус и новые источники доходов. Именно они, прежде всего, заполняли аудито­рии быстро растущего числа китайских университетов и состав­ляли значительную часть уезжавших учиться за границу. Именно они шли в военные училища и занимали офицерские должности в быстро растущих милитаристских армиях.

Именно они попол­няли число лиц «свободных профессий», которые теперь получа­ли новый статус и новую сферу деятельности. Именно они дела­лись функционерами и активистами создававшихся политичес­ких партий и общественных организаций и т.п.

Это не значит, однако, что новые средние слои не пополнялись выходцами из нешэньшийской среды — эти слои пополнялись, естественно, за счет многих других социальных групп, но шэныиийская среда выдвигала наиболее подготовленных, обедневшие шэньши были и наиболее активными в своей социальной переориентации.

Незавершенность складывания классов нового, буржуазного общества и недоразрушенность старых традиционных общностей, переходность всей социальной структуры Китая послесиньхайского времени делали социальные позиции новой интеллигенции весьма автономными, а относительно высокий образовательный уровень (всегда в Китае престижный) и приобщенность к совре­менным формам производственной и политической организации позволяли не без успеха претендовать на лидерство в политичес­кой жизни страны.

Появление новых средних слоев (в более уз­ком смысле — новой интеллигенции) и их новая социально-по­литическая роль были наиболее значимым, хотя и выявившимся не сразу, социально-классовым сдвигом, последовавшим за Синьхайской революцией.

Таким образом, ведущим фактором, определявшим социально-экономическое развитие Китая во втором десятилетии стал иностранный капитал, который фактически монополизировал ключевые позиции, определявшие перспективы развития национального воспроизводственного процесса. Однако реальное экономическое воздействие мирового капита­лизма на Китай определялось всей экономической, по­литической и военной мощью империализма, поставившего Китай в положение полуколонии. Захват иностранным предприниматель­ством командных высот китайской экономики и был одним из проявлений полуколониальной зависимости, что в результате привело к отсталости в развитии Китая по сравнению с другими странами.

Глава II. Специфика социально-экономического развития Китая в 1-ой четверти XX в.

2.1 Особенности социально-экономического развития Северо-Восточного Китая до 1917 г.

Социально-экономическое развитие Северо-Восточного Китая имело свою специфику, определявшуюся, в частности, наличием здесь российской железной дороги – КВЖД.

Северо-Восточный Китай (Маньчжурия) представляла собой в этот период достаточно заброшенный край с немногочисленным бедным населением.

Однако строительство КВЖД в корне изменило сложившуюся ситуацию.

В соответствии с Портсмутским мирным договором, 18 июля 1906 г. Японии был передан южный отрезок КВЖД— от Порт-Артура (ставшего Риоджуном) и г. Дальнего (Дайрена) до станции Куапьчэнцзы. С этого времени бывшая Южная линия КВЖД (более 75% протяженности) получила название Южно-Маньчжурская железная дорога (ЮМЖД). В руках КВЖД остался лишь участок от Харбина до Куаньчэнцзы (120 км)[50].

К Японии отошла не только железнодорожная линия со всеми ее сооружениями, но и вся арендованная Россией Квантунская область, т. е. все построенные здесь русскими причалы, склады, местные промышленные и горнорудные предприятия, города Порт-Артур и Дальний.

Для эксплуатации всего огромного, приобретенного в резуль­тате войны хозяйства (включая сюда и сеть государственных железных дорог Кореи) декретом японского императора 26 мая было создано Акционерное общество ЮМЖД, которое быстро превратилось в крупнейшее процветающее государственно-моно­полистическое предприятие Японии, которое охватило многочисленными дочерними предприятиями всю экономическую жизнь Южной Маньчжурии.

Успешное завершение переговоров о смычке дорог способст­вовало заключению между Россией и Японией 17/30 июля 1907 г. общеполитического соглашения. Оно состояло из глас­ной и секретной частей. Каждая из сторон обязалась уважать территориальную целостность другой и все ее права, вытекаю­щие из соглашений с Китаем и существующих между сторона­ми договоров. Япония и Россия признавали независимость и территориальную целостность Китая. В то же время в секрет­ной части соглашения было установлено размежевание Мань­чжурии на северную — русскую и южную — японскую сферы влияния, в которых другая сторона не должна была добиваться для себя железнодорожных и телеграфных концессий или за­труднять их приобретение контрагентом.

Постройка на территории Маньчжурии КВЖД, являвшейся конечным отрезком Великого Сибирского пути, по­служила действенным фактором их экономического пробужде­ния и развития. КВЖД ликвидировала экономическую замкну­тость русского Дальнего Востока[51].

Кроме того, с по­стройкой дороги появилась возможность экспорта на внеш­ние рынки разнообразной продукции не только Сибири и Даль­него Востока, но и Маньчжурии. КВЖД, возможно, даже в еще большей степени способствовала всестороннему развитию Маньчжурии, превращению ее из отсталой окраины Цинской империи в район с развитой промышленностью и сельским хо­зяйством. В этом аспекте утверждение, что КВЖД строилась в общих интересах двух соседних народов и государств, особенно убедительно.

Пронесшаяся по Южной Маньчжурии опустошительная война вызвала массовую миграцию китайского населения, ломку сло­жившихся хозяйственных связей между Севером и Югом. Не­определенность, долгое время сохранявшаяся по поводу пред­стоявшего политического урегулирования отношений с Японией и Китаем, привела в 1906—1907 гг. к застою и спаду в экономи­ческой жизни края. Многие русские фирмы, работавшие в Маньчжурии, остались с громадными запасами различных това­ров на руках и разорились.

В этих условиях именно возобновление нормальной работы КВЖД — крупнейшего русского предприятия в крае (а к ней с 22 сентября 1906 г. была присоединена и Уссурийская железная дорога) — явилось важным фактором возрождения экономиче­ской жизни Северной Маньчжурии. Перед дорогой стояла зада­ча сохранения и упрочения русского экономического влияния в крае, русской торговли, и она с ней справилась. КВЖД отрегу­лировала свои тарифы, сделав их наиболее благоприятными для выделенной ей в  1908 г. во владивостокском порту транзитной свободной гавани Эгершельд, стала осуществлять прак­тику выдачи ссуд под поступавшие грузы (до 1 млн. руб. в 1906—1907 гг.)[52].

На помощь дороге пришли и коммерческие круги Харбина. Во всех крупных русских торговых городах имелись бирже­вые комитеты, занимавшиеся вопросами местной торговли и промышленности. С самого начала существования биржи принимали активное участие в ее деятельности и китайские коммерсанты. Харбинская биржа никогда не вела валютных операций. Но она объединила и организовала русских торговцев и промыш­ленников в Маньчжурии и помогала им бороться с серьезной конкуренцией со стороны американского и английского капи­тала.

Еще одной мерой дороги для оживления экономики края явилась постройка в 1908 г. в Харбине капитального каменного здания так называемых Московских торговых рядов. Они, как предполагалось, должны были стать оптовыми торговыми базами московских купцов и фабрикантов, заинтересованных в рынках Маньчжурии, Монголии и Китая[53]. Сразу же приступили к обо­рудованию здесь складов и магазинов две московские фирмы: Викулы Морозова—Эмиля Цинделя и Коновалова—Саввы Мо­розова. Об участии заявили также Сибирский торговый банк, Общество «Проводник», московский купец Келлер и Знаменская мануфактура. Помещения Торговых рядов использовались так­же харбинскими фирмами и организациями и никогда не пусто­вали. В экономику Маньчжурии стали вкладываться новые русские капиталы — в мукомольную, сахарную, угольную про­мышленность и в лесное дело.

17 июля  1907 г. произошло важное событие, открывшее наи­более яркую страницу  в  истории  экономической  жизни  Маньчжурии: начался экспорт ее сельскохозяйственной продукции на европейские рынки. «Полпредом» этой продукции стало «золото Маньчжурии» — соевые бобы. Первая партия их в количестве 500 т была отправлена через Эгершельд в Англию С. К. Натанзоном из «Сибирской экспортно-импортной компании».

В даль­нейшем потребителями маньчжурских соевых бобов стали так­же Голландия, Дания, Германия. Экспорт их рос быстрыми тем­пами: к 1909 г. он увеличился более чем в 3 раза и достиг 17 455 240 пудов[54]. Экспорт бобов обеспечил прилив в Маньчжу­рию огромных денежных средств, основная масса которых до­ставалась местным производителям. Доходы маньчжурского крестьянина и уровень его жизни значительно поднялись и ос­тавили далеко позади соответствующие показатели крестьянина внутреннего Китая.

Перед самым началом войны японские предприниматели поспешно выехали из Харбина. А по ее окончании стали постепенно приезжать сюда снова все боль­шими массами, чему способствовало общее улучшение русско-японских отношений. После заключения Портсмутского мира главной проблемой внешнеполитических ведомств как России, так и Японии стал поиск взаимоприемлемых форм отношений двух стран в Маньчжурии.

У каждой из стран была альтерна­тива: продолжать жесткое противостояние на Дальнем Востоке, либо путем политических переговоров прийти к компромиссам. Перед царским правительством стояла проблема урегулирования сложного внутриполитического положения в стране, борьбы с революци­ей; Япония же, вышедшая из войны с огромным перенапряжением всех сил и с крупным государственным долгом, нуждалась в передышке.

Обусловленный этими объективными факторами, внешне­политический курс обеих стран на Дальнем Востоке привел к дипломатическим переговорам между ними по широкому кругу вопросов, а в процессе переговоров начала все более выявляться общая заинтересованность России и Японии в сохранении своих позиций в Маньчжурии и защите их от посягательств какой-либо третьей державы. На этой основе русско-японские отношения стали постепенно улучшаться. Большое значение в послевоенном процессе укрепления отношений России с Японией, равно как и с  Китаем,  имело заявление царя  о досрочном  выводе русских войск   из   Маньчжурии.

Общая благоприятная экономическая обстановка осложнялась крупными недоимками, которые числились за иностранными коммерсантами вплоть до 1914—1915 гг.[55]

Количество русских проживавших в 1907 г. по линиям КВЖД исследователями оценивается так: по Восточной линии — 7127 мужчин и женщин (из них на до­роге служили 3305) и 2004 ребенка; по Западной линии — 12 214 мужчин и женщин (из них работавших на дороге — 4322) и 2623 ребенка; на Южной линии — 729 мужчин и жен­щин (в том числе служащих — 503) и 120 детей — итого 24 817 человек[56].

На 17 января 1910 г. в Харбине насчитывалось около 40 тыс. русского населения; поселков, имевших более 2 тыс. жителей (русских и китайцев), - 7, а именно: Маньчжурия (5577), Хайлар (4375), Имяньпо (39Я), Ханьдаохэцзы (3350), Пограничная   (3155), Цицикар   (2983), станция Бухэду   (2767)[57].

До появления русских большинство современных зерновых культур, овощей и бахчевых культур в крае было неизвестно. Китайцы в Маньчжурии вырабо­тали в земледелии ценные практические навыки, основанные на тщательном учете всех почвенных и климатических условий края.

Центрами русского земледелия в Маньчжурии были вначале город Дальний, станции Южной линии КВЖД, а позднее — район Харбина, Хинганский, Хайларскнй и Трехреченский райо­ны по Западной линии (где наряду с полеводством главной отраслью сельского хозяйства было животноводство), Ашихэ, Маоэршань, Эхо, Муданьцзян, Мулин, Пограничная и другие станции Восточной линии, где развивалось садоводство и пчело­водство. Земледелие получило развитие в первую очередь в по­лосе отчуждения КВЖД. Управление дороги оказывало рус­ским и китайским сельским хозяевам значительную помощь, предоставляло   различные   льготы[58].

Русскими земледельцами в Маньчжурии были испытаны сотни новых для края сортов культурных растений, многие из которых затем широко внедрялись в производство. Культивиро­вание этих растений переняло, освоило и развило местное насе­ление, а это составило тогда и составляет ныне основу его се­годняшнего благосостояния.

Русские ввели в Маньчжурии рус­ский плуг, борону, познакомили китайских крестьян с современ­ными сельскохозяйственными орудиями — конными сеялками, веялками, сенокосилками, позднее — с тракторами, тракторны­ми плутами, сеялками, сноповязалками и молотилками.

Совершенно новыми культурами для земледельческой Мань­чжурии стали введенные здесь русскими гречиха, овес,  ячмень, лен, кормовая и сахарная свекла. Выращивание сахарной свек­лы, например, окрестное население освоило с момента построй­ки польскими и русскими предпринимателями сахарного завода на ст. Ашихэ. Внедрять свеклу начали с 1908 г. Русские агро­номы предварительно подробно знакомили китайских крестьян с агротехникой посадки и выращивания этой культуры, обеспечивали семенами и заключали договоры на поставку свеклы в обусловленные   сроки   на   сахарный   завод.

Русские ввели также в число сельскохозяйственных культур Маньчжурии баварский хмель, турецкий и американский табак. Главными потребителями хмеля были многочисленные пиво­варенные заводы; высокий спрос привел к закладке огромных плантаций хмеля в районе станций Маоэршань, Яблони, Имянь-по и др.

Активное взаимообогащение двух культур происходило в быту, на производстве, в сфере образо­вания, культуры, причем постоянно, на самой живой практиче­ской основе. В обстановке свободного, ничем не стесняемого общения в полосе отчуждения русских и китайцев активно пере­нималось и использовалось главным образом все то полезное и современное, что принесли с собой в край русские. Это касалось, прежде всего, передовой европейской техники, технологии, тех­нических знаний. Китайцы изучали также рус­ский язык, русскую литературу и культуру.

Русские сельские хозяева были пионерами в земледелии, садоводстве и животноводстве Маньчжурии. Наряду с внедрением в сельское хозяйство края новой прогрессивной технологии, новых сортов и совершенно новых для края сельскохозяйственных культур КВЖД и созданное в 1912 г. Маньчжурское сельскохозяйствен­ное общество уделяли самое пристальное внимание изучению ценного практического опыта китайского крестьянства    и   пропагандировали   этот   опыт.

Еще до русско-японской войны в Харбине имелись молочные фермы с ценными породами скота. К ним можно отнести образ­цовую ферму Д. Л. Хорвата, хозяйство владельца харбинского цирка Боровского, имевшего заимку с породистым скотом за Сунгари, крупными хозяевами были также М. С. Барский, который спе­циализировался на разведении скота симментальской породы, А. К. Крапивпицкий, имевший первоклассную птицеферму[59].

Крупные русские животноводческие хозяйства находились также на станциях Аньда, Сарту, Ламадяньцзы и далее на за­пад — в Чжаромтэ, Хаке, Хайларе, Маньчжурии, Трехречье. Но животноводство развивалось в трудных условиях: свирепствова­ли эпизоотии, с которыми индивидуальным хозяевам-животно­водам бороться было не под силу. Первое время основным бед­ствием была чума рогатого скота. Примерно в 1903 г. организация ветеринаров стражи и ветврачи Харбина создали свое объединение, поставившее задачей помощь русскому и китайскому населению в борьбе с этой и другими болезнями домашнего скота.

Русские садоводы испытали в природных условиях Северной Маньчжурии несколько тысяч сортов яблонь, груш, слив, других плодовых деревьев и ягодных кустарников. Из них более 120 сортов, появившихся в Маньчжурии впервые, были использо­ваны в заложенных в крае крупных промышленных садах и ягодных плантациях[60]. Если вспомнить, что до постройки КВЖД в Маньчжурии, в том числе и Южной, садов не было, то русские садоводы вполне могут гордиться своими замечатель­ными достижениями в этой области. Они внедрили в экономи­ку Маньчжурии такие высокорентабельные отрасли хозяйства, как плодоводство и выращивание ягодных культур. Исходным материалом были саженцы и семена, полученные из России.

Русские ученые впервые начали изучение сельского хозяйст­ва Маньчжурии. Главную роль в этом играла КВЖД и ее ком­мерческая часть. Ее научные сотрудники, крупные специалисты по экономике и сельскому хозяйству Маньчжурии и Дальнего Востока, такие, как А. П. Болобан, П. Н. Меньшиков, П. Н. Смольников, А. И. Чирков, ученые-лесоводы Б. А. Ивашкевич и М. К. Гордеев, почвовед Т. П. Гордеев, регулярно пуб­ликовали результаты своих исследований, начиная с 1908 г.

Большую роль в популяризации научных знаний по сельскому    хозяйству сыграло Маньчжурское сельскохозяйственное общество (МСХО,   1912—1927), которое ставило задачей распространение сельскохозяйственных знаний и работу по улучшению местных сельскохозяй­ственных культур. Оно выписывало 15 специальных журналов и собрало собственную ценную библиотеку по сельскому хозяй­ству и кооперации.

Отдел КВЖД на упоминавшейся выше выставке в Хабаров­ске большое внимание уделил также организации экспорта сель­скохозяйственной продукции Маньчжурии за границу.

КВЖД оказала самое непосредственное влияние и на внеш­нюю торговлю Северо-Востока Китая, связав этот район с ми­ровым рынком. Начиная с 1907 г. внеш­няя торговля Маньчжурии начала значительно развиваться благодаря экспорту бобовых культур в Европу. Вывоз этот был начат русскими экспортерами, однако к 1913 г. русские фирмы утратили в нем главенствующие позиции, и ведущую роль ста­ли играть английские, немецкие и японские компании.

Начало экспорта бобов открыло в экономической истории Маньчжурии новую эпоху. Первое время бобы продавались ис­ключительно в Англию, позднее также в Данию и Голландию; в последние годы перед первой мировой войной особенно ин­тенсивно — в Германию и Австро-Венгрию.

Экспорт бобовых культур за 1906—1916 гг. увеличился в 11 раз и приобрел первостепенное значение в грузообороте Мань­чжурии и всего Китая[61]. Китайское население получало прямую выгоду от вывоза сель­скохозяйственной продукции Маньчжурии.

В связи с растущим спросом цены на бобы в течение 1908 — 1931 гг. возрастали гигантскими темпами — с 18—20 коп. за пуд в 1908 г. до 70—75 коп. к началу мировой войны (с падением до 40 коп. с началом войны)[62]. Стоимость бобов на месте, прода­вавшихся по цене в среднем 50 коп. за пуд, составила, напри­мер, в 1911 г. 13,5 млн. руб., почти целиком оставшихся в руках китайского крестьянина. В 1912 г. цена на бобы доходила до 73—74 коп. за пуд; по расчетам же китайского Биржевого об­щества, цена в 41—42 коп. покрывала все расходы этого года на производство (включая земельную ренту и стоимость транс­портировки бобов на станцию железной дороги). Оставшиеся 32 коп. составляли прибыль земледельца с каждого пуда произ­веденной им продукции. Сливки снимал, таким образом, в пер­вую очередь непосредственный производитель.

По данным отчета китайской таможни, сумма внешнеторгового оборота Китая и Маньчжурии в 1912 г. составила на душу на­селения в пересчете на рубли в Китае 2 р. 48 к., а для Мань­чжурии — 12 р. 50 к. Соответственно и доля участия в импорте выражалась для Маньчжурии суммой 5 р. 95 к. на душу насе­ления, а для всего Китая — только 1 р. 45 к. Таким образом, в результате сравнительно повысился уровень доходов, а отсюда и покупательная способность маньчжурского крестьянина. И одновременно усилилась возможность осуществления пекинским правительством политики активной эксплуатации Маньчжурии до истощения[63].

Рост экспорта соевых бобов и их продукции (бобовое масло и жмых) привел к тому, что Маньчжурия, занимая по площади примерно ¹/₁₂ часть Китая, а по населению — ¹/₁₆ его часть, име­ла долю внешней торговли, равную ¹/₅ всего внешнеторгового оборота страны. Маньчжурская внешняя торговля росла год от года и за пятилетие (1907—1912) увеличилась в 3,5 раза, а к 1917 г. — почти в 5 раз (с 51,0 млн. до 251,0 млн. таэлей, или таможенных ляп). Доля вывоза бобов, жмыхов и масла в об­щем объеме экспорта составляла в 1912 г. 25%, а в 1915 г.— 57, в 1917 г. — 52, в последующие годы (1917—1929) стабильно держалась на уровне 60—62%[64].

Экспорт из Маньчжурии, в первую очередь соевых бобов, имел для России также и то значение, что в связи с ним зна­чительно возрос грузооборот Владивостокского порта. Вывоз маньчжурских бобов через Владивосток по своим абсолютным, цифрам превышал до 1917 г. вывоз их из южных портов Мань­чжурии, в том числе Дайрена и Инкоу.

Железнодорожники строительного периода заложили в те годы основу современной промышленности в этом районе Китая. Именно они построили в Маньчжурии первые мукомольные предприятия, самые различные фабрики и заводы, лесопильни, механические мастерские и пр.

Воздействие же в целом такого крупного, построенного по последнему слову техники железнодорожного предприятия, как КВЖД, на все стороны жизни Северной Маньчжурии трудно переоценить. На этой дороге, приобщаясь к овладению совре­менной техникой, бок о бок с русскими трудились десятки ты­сяч китайских рабочих, техников и инженеров. Дорога и ее мно­гочисленные подсобные предприятия явились подлинной кузни­цей национальных китайских кадров, костяка рабочего класса Северо-Восточного Китая — революционной базы, сыгравшей решающую роль в развитии народной революции в Китае в 1946—1949 гг.

Не меньшее значение с точки зрения ознакомления китай­ской стороны с самой современной техникой имело для Мань­чжурии и русское пароходство на Сунгари. Китайцы приобрели в это время из рук русских не только знание пароходов, но и сами пароходы. Они познакомились и с еще более совершенной техникой — теплоходами, заказанными бывшими железнодорожниками для Сунгари.

Из всех этих объективных фактов становится вполне очевид­ной огромная позитивная роль КВЖД в деле распространения технических знаний, выращивания китайских кадров, сближе­ния на этой основе народов России и Китая.

К началу первой мировой войны в Харбине было свыше 43 500 человек русского населения (64,5% общего числа жителей), и он имел облик русского города[65]. Развитие его проходило по сле­дующим основным направлениям. Сюда ежегодно увеличивал­ся ввоз русских товаров для удовлетворения потребностей рын­ка Северной и Южной Маньчжурии (в 1911 г. — на сумму 19 млн. руб.). Имелись оптовые фабричные склады московских мануфактур, склады российского сахара, табака, парфюмерии, резиновых изделий, кожаной обуви. Осуществлялся широкий экспорт через Владивосток сельскохозяйственной продукции Маньчжурии. Развивались разнообразные харбинские промыш­ленные предприятия, работавшие на местный рынок, который предъявлял повышенный спрос.

Если в 1903 г. китайское население в городе преобладало, то в 1913 г. оно, не уменьшившись по абсолютным цифрам (примерно 28 тыс.), составляло 34,5%, т. е. одну треть. Число же европейцев увеличилось почти втрое, в том числе иностран­цев — почти в 4 раза (со 197 человек в 1903 г. приблизительно до 750 в 1913 г.). В 1903 г. железнодорожники и военные составляли ⁴/₅ рус­ского населения города; в 1913 г. картина оставалась в основ­ном такой же, но доля торговцев и промышленников возросла[66].

Численность рабочих и служащих КВЖД достигала 15 454 (62,9%), военных —3479 (14,2%), торговцев — 5641 (22,9%). Несамодеятельное население составляло 18 956 человек (42,5% всего русского населения)[67]. Эти цифры говорят о том, что Хар­бин превратился в важный торговый и промышленный центр.

Начавшаяся первая мировая война порвала почти все сложившиеся к этому времени торговые и экономические связи Харби­на и Маньчжурии с внешним миром. Однако война принесла с собой и новые возможности. Неудачный для России ход войны привел к тому, что страна лишилась большинства своих традиционных сухопутных и морских связей с внешним миром. По всей западной границе шли военные дейст­вия; Балтийское и Черное моря блокированы германским фло­том; Архангельский порт на длительное время замерзал. Рынок стал испытывать все возрастающую нужду во всевозможных товарах. Их стали закупать в нейтральных и союзных стра­нах — Японии, Австралии, в самой Маньчжурии, все больше в США.

В этих условиях стала неизмеримо возрастать роль единственного по-прежнему широко открытого для России ок­на — порта Владивосток и, естественно, КВЖД. Дорога была кратчайшей стальной магистралью, связывавшей порт и Сибир­скую железную дорогу; естественно, что она не имела конкурен­тов и перевозила большую часть поступавших па Дальний Во­сток казенных и коммерческих грузов для центра. Война еще раз отчетливо показала огромное стратегическое значение КВЖД для России. Очень большое количество грузов теперь поступало на КВЖД и из самой Маньчжурии[68].

Страну постепенно стали наводнять представители различ­ных российских военных ведомств, делавшие здесь большие за­казы для армии. Совершая крупные закупки, они быстро и ак­куратно расплачивались. Наряду с сельскохозяйственной про­дукцией Маньчжурии широким спросом стали пользоваться изделия ее фабрично-заводской промышленности. На базе имевшихся огромных запасов всевозможного сырья в Харбине и других пунктах КВЖД открывались все новые и новые про­мышленные и торговые предприятия. В расширявшуюся чуть ли не с каждым днем сферу предложения и спроса оказались втя­нутыми и Монголия, и соседние провинции Китая. Деловая жизнь Маньчжурии закипела. Война вторично приносила Хар­бину стремительный экономический взлет.

В 1914 г. дорога дала 7,3 млн. руб. прибыли, вместе с тем ее предприятия по-прежнему оставались убыточными  (- 11,8 млн. руб.), и общий баланс таким образом был отрицательным (- 4,5 млн. руб.). Однако в 1915—1917 гг. дорога получила со­ответственно 12,7, 18,0 и 30,8 млн. руб. чистой прибыли[69].

В связи с увеличившимся грузопотоком на КВЖД стало не хватать товарных вагонов и паровозов. С 1 июля 1914 г. по 1 января 1915 г. на Забайкальскую железную дорогу КВЖД передала 26 643 груженых вагона, а приняла 9002, за 6 месяцев 1915 г. — соответственно 29 331 и 8961[70].

Министерство путей со­общения  заказало в США  подвижной состав    для  российских железных дорог. Ввиду громадного масштаба работ по сборке прибывавших из Америки паровозов и вагонов, для которых во Владивостоке не хватало места, управление КВЖД устроило дополнительные сборочные мастерские в Харбине. В них предполагалось собрать до 200 паровозов и 2 тыс. вагонов. С 1 октября 1915 г. по август 1916 г. здесь была осуществлена сборка 398 декаподов[71].

Экономическое оживление военного  времени  в Маньчжурии носило нездоровый характер. Его оборотной стороной были спе­куляция, рост всевозможных злоупотреблений, развитие кон­трабанды. Сильнейшим стимулом для развития контрабанды спиртом послужило закрытие в России с ноября 1914 г. винной монопо­лии и введение запрета на торговлю водкой. Запрет создал в регионе огромные ножницы цен: в то время как в Маньчжурии ведро спирта стоило 7 руб., в пределах Забайкальской области его стоимость возрастала до 60 руб., в Иркутске — до 80, а еще дальше до 100 и более[72].

В этих условиях главным каналом контрабанды стала рус­ско-китайская и русско-монгольская граница и западная стан­ция КВЖД — Маньчжурия. Здесь были созданы специальные органы для борьбы с контрабандным провозом спирта. Очень серьезный характер носила борьба русской стороны против ввоза в Китай опиума, а также торговлей морфием.

Еще одним контрастом в жизни Харбина военного периода были средоточие богатств и всевозможных благ на одном «по­люсе» и бедствия и лишения многочисленных беженцев, при­бывших в Харбин, оставшихся здесь семей, лиц, призванных в действующую армию,— на другом.

В экономическом развитии русского Дальнего Востока и Маньчжурии наблюдались некоторые общие черты. Оба регио­на были редконаселенными, слабоосвоенными и вообще в эко­номическом отношении неразвитыми районами Российской и Цинской империй, но вместе с тем располагавшими огромными ресурсами.

Сравнение экономики Китая и его Северо-Востока позволяет сделать следующие выводы: центральный Китай находился в полной зависимости от иностранцев, которые превратили его в дешевый рынок сбыта товаров и вывозили сырье, в Северо-Восточном Китае взаимоотношения было по большей части равноправными, так как и Япония, и Россия были заинтересованы в развитии региона; сельское хозяйство центрального Китая развивался низкими темпами, так как во многом зависело от высоких налогов, которые невозможно было выплачивать в полном объеме и развивать хозяйство, на Северо-Востоке сельское хозяйство проходило новый виток развития за счет активного сотрудничества и обмена опытом с русским населением; промышленность центральной части Китая развивалась более высокими темпами, на Северо-Востоке развитие шло менее активными темпами, так как сформировалась намного позже, но тем не менее местная промышленность старалась обеспечить все нужды местного населения.   

Таим образом, хотя строительство Китайской Восточной железной дороги имело стратегические цели, дорога оказала огромное влияние на экономическое развитие всего региона.

2.2. Социально-экономическая эволюция в Северо-Восточном Китае в 20-е гг. XX в

Социально-экономическое развитие Северо-Восточного Китая в 1917 – 1920 – х гг. во многом определялось политикой Японии по отношению к региону. Годы политической деятельности ставленника Японии Чжан Цзолиня (1918 – 1928) в Маньчжурии совпадают с усилением экономической экспансии Японии в Китае и особенно в Маньчжурии.

Во второй половине 20-х годов в результате усиленной распродажи государственного казенного земельного фон­да большая часть всех целинных земель и (практически вся пахотная площадь в Маньчжурии перешли в частные руки.

Огромные земельные массивы по заниженным ценам приобретались в собственность Чжан Цзолинем и другими китайскими военными и гражданскими чи­новниками, представителями торгово-ростовщического капитала.

Так, Чжан Цзолинь и его родственники имели крупные земельные владения в про­винции Фэнтянь, его ближайший помощник, военный губернатор провинции Хэйлунцзян У Цзюньшэн, владел зем­лей почти всей провинции. Генералы Фэн Дэлинь, Бао Гуйцин, Сунь Лечэнь также получили крупные земельные наделы. Частично земли разрабатывались арендаторами и наемными сельскохозяйственными рабочими, а большей частью, особенно в периоды благоприятной конъюнктуры, прибыльно продавались в собственность мелким земле­владельцам.

К концу 20-х годов непрерывный рост цен на землю уже не давал возможности приобретать землю малоземельному и безземельному крестьянству, а также многим переселенцам из внутренних провинций Китая, в силу чего они вынуждены были арендовать землю или становиться батраками.

Помещики владели 30% всей пахотной площади в Се­верной и более 30% — в Южной Маньчжурии, а вместе с кулаками соответственно 52% и около 60%. Остальная обрабатываемая площадь — менее 50% в Северной и око­ло 40% в Южной Маньчжурии — находилась в собствен­ности малоземельного и среднего крестьянства, составляв­шего в целом около 80% всех земельных собственников[73]. Основными землепользователями были бедняцкие и се­редняцкие слои, составлявшие более 80% сельскохозяй­ственного населения и обрабатывающие 70% посевной площади Маньчжурии.

Таким образом, в 20-х годах XX в.аграрные отношения в Маньчжурии характеризовались на­личием двух противоположных тенденций: концентрацией обрабатываемого земельного фонда в частной собственно­сти немногочисленной группы помещиков и кулаков и от­носительным преобладанием в землепользовании парцельных хозяйств бедняцких и середняцких слоев деревни.

В отличие от многих провинций Внутреннего Китая высокая степень товарности сельского хозяйства Маньч­журии создавала условия для развития капиталистических, отношений в деревне, стимулировала применение наемного труда в земледелии, что способствовало разложению полуфеодального  способа     производства.

Обследование 70 хозяйств, проведенное в начале 20-х годов, показало, что в среднем 68 хозяйств за год нани­мали трех работников на сезон, месяц или день каждое. По мере расширения посевной площади хозяйства в нем наблюдался рост применения наемного труда: примерно 40% средних и 64% крупных хозяйств использовали на­емный труд[74].

В Северной Маньчжурии наем рабочий силы в земле­делии чаще всего носил краткосрочный, сезонный харак­тер и применялся почти во всех крупных и средних хо­зяйствах. Для Южной Маньчжурии был характерен долго­срочный наем батраков в помещичьих хозяйствах и хозяй­ствах зажиточных крестьян, но иногда при хорошем уро­жае без дополнительной рабочей силы не обходились и. хозяйства более мелких собственников-крестьян.

Для Маньчжурии рассматриваемого периода был ха­рактерен наем рабочей силы из крестьян-отходников, при­бывавших из других провинций Китая. Их привлекали сюда большой спрос на рабочую силу и сравнительно вы­сокая заработная плата в городах и деревне. Свыше 75% отходников шло в сельское хозяйство[75]. По данным япон­ских экономистов за 1923—1927 гг., половина (около. 300 тыс. человек) пассажиров, ежегодно приезжавших в Маньчжурию (через морские порты и по Пекин-Мукденской железной дороге), приходилась на время сельскохо­зяйственных работ[76]. Большинство из них возвращалось на родину сразу же после окончания сезонных работ, дру­гие — через два, три года.

Наемные рабочие в основном трудились на плантациях жэньшеня, опиумного мака, табака, получивших широкое распространение в Маньчжурии в конце XIX—начале XX в.

Во втором десятилетии XX в. в маньчжурской деревне появились первые механизированные хозяйства, но число таких хозяйств и занятых на них рабочих было незначи­тельно.

Таким образом, контингент сельскохозяйственных ра­бочих в Маньчжурии состоял преимущественно из отход­ников, безземельных крестьян-батраков, рабочих товарных плантаций и механизированных хозяйств. Сроки найма были различны: годовой (в основном батрацкий), сезонный (на 2—6 месяцев), месячный и по­денный. Долгосрочный батрацкий наем применялся, как правило, в хозяйствах помещиков и зажиточных крестьян (кулаков) и был более характерен для Южной Маньчжу­рии, где батражи обычно набирались из местного беззе­мельного крестьянства. За счет батраков примерно на 70% покрывались потребности этого района в рабочей си­ле.

К концу 20-х годов в Маньчжурии насчитывалось бо­лее 2 млн. батраков, что составляло около 8% всего на­селения края, занятого в сельском хозяйстве[77]. В цент­ральной и северной частях Маньчжурии годовые и сезон­ные работники в большинстве своем состояли из отход­ников. Они получали более высокую заработную плату, чем батраки. Средняя ставка годового рабочего составля­ла более 100 кит. дол., что в 2—3 раза превышало заработную плату годового рабочего в Южной Маньчжурии.

Свободный наем отходников свидетельствовал о на­личии элементов капиталистических отношений в маньч­журской деревне. На это же указывал поденный и сезон­ный наем, доминировавший над долгосрочным батрацким наймом в периоды наибольшего опроса на рабочие руки. Поденная плата зависела от времени года и определялась спросом на рабочие руки. Женщины, работавшие по най­му, получали в Маньчжурии примерно в два раза меньше мужчин.

В рассматриваемый период удельный вес наемных ра­ботников разных категорий в общей массе сельского на­селения Маньчжурии был еще невелик, а полуколониаль­ный характер экономики Маньчжурии и господство полуфеодальных регламентации в сельском хозяйстве ограни­чивали возможности развития «фермерских», «предприни­мательских» хозяйств. Арендные отношения и налоговые обложения также носили полуфеодальный характер.

По данным министерства земледелия и торговли Ки­тая, в 1917 г. хозяйства земельных собственников в Маньчжурии составляли 47,5%, а арендаторские и полуарендаторокие — 52,5% всех хозяйств. В конце 20-х го­дов собственников земли в данном регионе насчитывалось 44%,  арендаторов и полуарендаторов — 56 %[78].

Большая часть полуарендаторских и арендаторских хо­зяйств находилась в Южной Маньчжурии. В Северной Маньчжурии преобладали хозяйства крестьян-собственни­ков — около 70 %. При этом следует учитывать, что ра­зорившиеся крестьяне-собственники и мелкие арендаторы, уходя в город и не найдя там работы, вынуждены были возвращаться назад и вступать в арендные отношения с помещиками или зажиточными крестьянами, причем иног­да на более кабальных условиях. Арендаторами станови­лись и переселенцы из провинций Внутреннего Китая, ко­торые в большинстве своем не имели достаточных средств для приобретения земельного участка.

Помещики, кулаки и другие земельные собственники изымали прибавочный продукт у маньчжурских крестьян путем арендной платы, а местные власти — путем нало­гов. В 20-х годах в регионе существовало в основном три вида арендной платы: натуральная (продуктовая) — «лянцзу», «уцзу» и «фэньцзу»; денежная — «хобицзу», «цяныцзу»; смешанная — денежно-натуральная. Отработочная рента как форма платы за аренду земли входила в нату­ральную или денежную. Наиболее распространенной была натуральная форма арендной платы, которая, в свою оче­редь, выступала в двух видах: фиксированная (с фикси­рованной долей урожая) — «динцзу», «сьщзу» и издоль­ная — «фэньцзу», причем преобладала первая и отноше­ние ее ко второй то частоте применения определялось как 4 : 1.

Издольщина была более тяжелой формой платы за землю для крестьянства и чаще применялась в отдален­ных районах в провинции Хэйлунцзян и на землях худ­шего качества. Она имела место и в том случае, если ра­зорившийся крестьянин или переселенец не имел почти никаких средств для приобретения жилища, хозяйствен­ного инвентаря, рабочего скота, семян и пр. и вынужден был идти на самые жесткие условия аренды, чтобы обе­спечить свое существование.

Орудия и средства производства, предоставляемые зем­левладельцем арендатору, определяли вид аренды и норму земельной ренты. При издольщине кроме участка арен­довалась и часть средств производства. При фиксирован­ной форме арендном платы помещик или зажиточный крестьянин иногда предоставлял жилое помещение и хо­зяйственные постройки. Все производственные расходы в этом случае брал на себя арендатор (семена, рабочий скот, орудия труда я пр.). Арендная плата в среднем со­ставляла  40—50%.  урожая.   В   Южной  Маньчжурии,  где арендные отношения были наиболее развиты, размер на­туральной фиксированной ренты колебался в пределах 40—60% урожая[79].

Худшие земли, как правило, сдавались беднейшим сло­ям крестьянства, которые подвергались наиболее тяжелой эксплуатации. Земли лучшего и среднего качества круп­ные землевладельцы предпочитали сдавать за фиксиро­ванную плату сравнительно зажиточным крестьянам-арендаторам, которые имели хороший инвентарь и доста­точное количество удобрений, благодаря чему меньше, чем бедняки, истощали почву.

Обычно при фиксированной ренте арендатор платил хозяину земли денежный залог, которым обеспечивалось своевременное получение землевладельцем арендной пла­ты. Чтобы заключить договор, иногда требовалось поручи­тельство влиятельного лица или известной хлеботорговой. фирмы, услуги которых вознаграждались значительными денежными суммами. Внесение залога было лишь под си­лу наиболее состоятельным крестьянам. Залог являлся дополнительным бременем для арендатора[80].

Система арендного залога была широко распространена в Южной Маньчжурии. В японской работе «Экономика китайско­го крестьянского хозяйства в районе Пуланьдяня» указы­валось: «Хозяйства, депонировавшие залог и не депониро­вавшие залога, относятся количественно как 2:1. Залог, вносимый некоторыми хозяйствами, достигает почти поло­вины покупной стоимости земли»[81]. Крупная сумма за­лога вынуждала крестьян обращаться за ссудой к ростов­щикам и являлась одной ив причин их пауперизации.

Издольщина выступала в трех основных видах: поме­щик предоставлял землепользователю пахотную площадь, жилое помещение, хозяйственные постройки, рабочий скот, семена, все необходимые орудия, а иногда одежду и пи­тание. От арендатора кроме его физической силы требова­лись некоторые мелкие расходы по текущему ремонту жи­лища. Урожай делился в пропорции: арендатору — 20— 30%, собственнику земли — 70—80%. Этот вид издольщи­ны именовался «баньлщин» или «баньнэйцин». В силу своей хозяйственной зависимости от землевладельца арендатор в этом случае мало чем отличался от лолукре-постного или батрака с наделом.

Арендаторы этого типа составляли самый неустойчивый в хозяйственном отноше­нии социальный слой в деревне, за счет которого попол­нялись ряды пауперов и хунхузов, а нередко и войска ми­литаристов. При втором виде издольщины землевладелец предоставлял  в пользование  арендатора земельный участок, жилище и самые необходимые орудия труда. В этом случае 45—55% урожая шло арендатору, 55—56;%—хо­зяину земли. Если же землевладелец предоставлял только поле, жилое помещение и хозяйственные постройки, а все хозяйственные расходы брал на себя арендатор (третий вид издольщины — «баньвайцин»), урожай, как правило, делился почти пополам. При издольщине землевладель­цы, пользуясь полной хозяйственной зависимостью арен­даторов, часто заставляли их по 10—13 дней в году без­возмездно работать на своем поле[82].

Денежная рента в виде арендной платы за землю по­лучила заметное распространение уже в конце XIX — на­чале XX в. Данные за 20-е годы показывают тенденцию вытеснения натуральной ренты денежной. По своему эко­номическому содержанию денежная рента представляла видоизмененную форму натуральной ренты, выраженной в деньгах.

Арендная плата деньгами чаще всего взималась в де­ревнях, расположенных вблизи городов, в районах так на­зываемого «коммерческого земледелия» (садоводство, ого­родничество и т. д.), она вносилась за год вперед, одно­временно с заключением арендного договора. Это требо­вало известной наличной суммы денег, которой крестья­не-бедняки и середняки не располагали. Поэтому они вы­нуждены были прибегать к займам у ростовщиков и по­мещиков. К этому виду арендной платы иногда обраща­лись землевладельцы при сдаче своих худших участков крестьянам-беднякам, чтобы иметь наличные деньги для выдачи заработной 'платы наемным работникам, без ко­торых крупные да и средние хозяйства Маньчжурии не могли обойтись.

Смешанная натурально-денежная форма ренты встре­чалась в маньчжурской деревне относительно редко и ма­ло чем отличалась от натуральной или денежной.

Тяжелой эксплуатации подвергались не только аренда­торы, но и беднейшие слои крестьян-собственников. Как отмечалось, земельные собственники в Маньчжурии со­ставляли около половины всего сельского населения. В Се­верной Маньчжурии, где процент хозяйств собственников был наибольшим, помещикам и кулакам, составлявшим примерно 15% населения, принадлежало более 50% всех обрабатываемых земель, находившихся в частной собст­венности, а 40% землевладельцев крестьян-бедняков име­ли в своей собственности лишь 9% всего фонда частных земель. Их индивидуальные владения в среднем состав­ляли около  10 шан, что   было меньше среднего размера участка   (около  16—16 шан), необходимого для сносного существования в Северной Маньчжурии[83].

Крестьяне-собственники обязаны были платить казне налоги и различные местные поборы. Основным налогом считался поземельный. Его размер зависел от произвола властей, поскольку не было единой систе­мы налогообложения. За единицу обложения иногда при­нимали му, иногда шан, которые представляли различные величины не только в пределах одной провинции, но даже уезда. 84% государственных налоговых доходов мукденских властей составляли косвенные обложения и позе­мельный налог, ложившиеся тяжким бременем главным образом на крестьянство. Оно несло на своих плечах раз­ного рода местные подати и поборы: «саньфэй» — «обор трех статей расхода», «цзин чжэн фэй» — «обор на из­держки по сбору налога», «цзин шанцзюань» — «налог в пользу полиции», «сюэ шанцзюань» — «школьный налог», «баовзйтуань шанцзюань» — «налог на организацию мест­ных охранных дружин». Из-за многочисленных налоговых тягот крестьянство вынуждено было прибегать к займам у помещиков-ростовщиков, зажиточных крестьян и хлебо-скупочных фирм на кабальных процентах, доходивших в среднем до 70—80% годовых[84].

Положение преобладающей массы крестьянства в связи с высокой степенью помещичьей, ростовщической и воен­но-бюрократической эксплуатации характеризуют бюдже­ты обследованных 70 хозяйств Северной Маньчжурии. Удельный вес арендаторских хозяйств (арендовавших 20— 30 шан) с положительным балансом в общей массе арен­даторских дворов был весьма незначителен. Бюджеты же хозяйств собственников земли, даже в размере до 20 шан, как правило, имели активный баланс[85].

К концу 20-х годов усиление помещичьей и торгово-ростовщической эксплуатации и классовое расслоение кре­стьянства обострили социальные противоречия в маньч­журской деревне. Разорившиеся бедняки и безземельные крестьяне Маньчжурии в поисках средств существования устремля­лись в город, где большей частью пополняли ряды люм­пен-пролетариата. В деревне возросли бродяжничество, бандитизм. Тяжелое положение крестьян усугублялось их неграмотностью, фанатичной религиозностью, господством реакционных предрассудков и обычаев.

Из разорившихся крестьян и хунхузов в основном со­стояли помещичьи охранные отряды. Деклассированные элементы использовались японскими империалистами для грабежа, организации различных террористических акций и провокаций. Характерно, что большая часть оружия, отобранного у бандитов,  была  японского производства.

Но наряду с чисто уголовными бандами хунхузов в. Маньчжурии (как и в других районах Китая) были и от­ряды разорившихся безземельных крестьян, многие из ко­торых состояли в тайных обществах «Большие мечи», «Красные пики» и т. п. Эти отряды заставляли помещиков «платить дань» и обычно находились в состоянии непре­рывной войны с местными властями, что придавало поли­тический характер их выступлениям[86]. Но они не имели ясной и четкой политической цели, среди них не было единства, хотя объективно их выступления против поме­щиков и властей расшатывали политическую организацию общества.

В 1927 г. в восточных районах Мукденской провинции вспыхнули крестьянские восстания под руководством тай­ного общества «Большие мечи». Непосредственной при­чиной восстания послужили неурожай и массовый голод. Крестьяне захватили некоторые районы провинции и ус­тановили в них свою администрацию. Мукденские власти подавили восстание. В первых числах января 1928 г., сог­ласно сообщению японского информационного агентства «Тохо», в уезде Дуньхуа, вблизи границы с Кореей снова прокатилась серия крестьянских восстаний против чрез­мерного роста налогов и военных поборов. Этими восста­ниями также руководило общество «Большие мечи». Хо­рошо вооруженные члены общества (около 1 тыс. чело­век) в первом столкновении дали отпор войскам марша­ла Чжан Цзолиня, посланным на усмирение восставших.

Особенно тяжелым было положение безземельных кре­стьян-корейцев, многие из которых существовали лишь благодаря побочным заработкам. Около 95% проживав­ших в Маньчжурии корейцев занимались земледелием, большинство из них составляли арендаторы и батраки[87].

Непосильные налоги китайских властей, гнет местных корейских помещиков, зависимость от японской юрисдик­ции, от ростовщиков, частые налеты хунхузов, бесплатные постои китайских солдат — все это ставило корейских крестьян в еще более тяжелые условия[88].

Очагами антифеодальной, антиимпериалистической борьбы были населенные корейцами районы Восточной Маньчжурии (Цзяньдао, Дунбяньдао). Социально-полити­ческая обстановка в Цзяньдао весной 1930 г. была осо­бенно напряженной. 3 результате мирового экономическо­го кризиса в 3—4 раза упали цены на сельскохозяйственную  продукцию корейских крестьян. Обнищание и  разо­рение стали обычным явлением.

Важным фактором, повлиявшим на процесс формирова­ния маньчжурского рабочего класса, было более позднее промышленное развитие Северо-Восточного Китая. Про­никновение иностранного капитала в экономику региона в конце XIX — начале XX в. стимулировало этот процесс.

Если в это время во Внутреннем Китае уже существо­вали довольно крупные отряды рабочих в таких отраслях промышленности, как горнодобывающая, текстильная, то в Маньчжурии рабочий класс только начинал формиро­ваться. В условиях довольно слабой заселенности региона при отсутствии современного транспорта основание круп­ных промышленных предприятий было не под силу мест­ной буржуазии. Поэтому здесь в основном создавались мелкие предприятия по переработке сельскохозяйственной продукции. Почти половина предприятий была кустарного либо полукустарного типа. Из 297 промышленных пред­приятий, функционировавших накануне первой мировой войны, 137 работали без применения даже самой прими­тивной техники. Относительно современные промышлен­ные предприятия находились в основном в Южной Маньчжурии.  Накануне первой  мировой  войны здесь работало около  13 тыс.  фабрично-заводских рабочих[89].

Распыленность рабочих по мелким предприятиям от­рицательно сказывалась на их организованности, их ра­зобщали и цеховые традиции. На таких предприятиях в основном трудились рабочие-земляки, вчерашние крестья­не, не имевшие квалификации.

По данным обследования Дайренской торгово-промыш­ленной палаты, в Маньчжурии в 1916 г. около 52 тыс. человек работало в добывающей промышленности, 200.тыс. на транспорте и в учреждениях связи. Общее количество рабочих составило приблизительно 2 млн. человек[90]. В это количество, видимо, входят и кустарно-ремесленные рабо­чие, поскольку статистика данного периода зачастую не делала разграничений между различными категориями рабочей силы.

Строительство царской Россией, а затем Японией круп­ных железнодорожных магистралей — КВЖД и ЮМЖД — способствовало появлению ряда новых отраслей промыш­ленности, подчиненных в основном иностранному капиталу,  и росту промышленного рабочего класса.

Со строительством железных дорог в Маньчжурии связано зарождение и развитие каменноугольной и горно­добывающей промышленности, вызвавшие новый приток рабочей силы. Для работы на Чжалайнорских и Фушуньских угольных копях, разработка которых началась в 1901—1902 гг., в конце 20-х годов потребовалось соответ­ственно 1500 и 48 000 рабочих[91].

Строительство железных дорог повлекло также разработку лесных концессий. На нужды КВЖД работали концессии и самой дороги и ча­стных предпринимателей. Для работы на них требовалось большое количество рабочих рук. Так, на концессиях русского торгово-промышленного товарищества братьев Поповых к 1923 г. насчитывалось 31,50, а на концессиях В. Ф. Ковальского — 8000 рабочих. Возникли лесообраба­тывающая и тесно связанная с ней спичечная промышлен­ность. В конце 20-х годов в Маньчжурии было 27 спичеч­ных фабрик[92].

Кроме лесных концессий к предприятиям, работавшим на нужды КВЖД, относились Главные железнодорожные мастерские в Харбине и электростанции в Харбине, Хайларе, Цицикаре, Фуляэрди, на Чжалайнорских копях, в Куаньчэнцзы, Чжаланьтуне. Главные мастерские имели литейный, кузнечный, механический, ларовозооборочный, котельный, колесный, вагонапассажирский, товарно-вагонный, деревообделочный (с лесосушилкой) цеха. В мастерских Харбина к 1 января 1930 г. насчитывалось 1673 ра­бочих и служащих[93].

Япония, воспользовавшись тем, что державы были за­няты первой мировой войной, в результате чего ослабили свое внимание к Китаю, упрочила свои позиции в Маньч­журии. После войны здесь насчитывалось 132 японских и японо-китайских промышленных предприятия⁵⁴. В 1917 г. в зоне ЮМЖД и Квантунской области действовало 333 японских предприятия, на которых было занято около 4 тыс. японских рабочих и более 17 тыс. китайских[94]. Строились новые предприятия, оборудованные современ­ной техникой. В 1915 г. был построен чугуноплавильный завод в Бэньсиху, а в 1918 г. — такой же завод в Аньшане. Уже в 1919 г. этот горнорудный и металлургический комплекс дал 3 млн. т угля. 177 тыс. т руды и 45 тыс. т чугуна[95].

Наступление японского капитала наблюдалось и в лег­кой промышленности. В Даляне и его районе к 1918 г. действовало уже 75 фабрик, из которых наиболее круп­ные принадлежали компаниям Кодера, Сантай, Судзуки и Китайско-Японской компании. Табачная компания «Тоа» имела крупные фабрики на Ляодунском полуостро­ве. Особое внимание Япония уделяла созданию железно­дорожных коммуникаций, расширению и строительству горнодобывающих и металлообрабатывающих предприя­тий в Аньшане, Мукдене, Фушуне и других городах, а также предприятий пищевой и текстильной промышлен­ности.

Наиболее прочными были позиции японского капитала в Южной Маньчжурии, где в середине 20-х годов насчи­тывалось уже около 400 заводских предприятий, среди ко­торых 108 машиностроительных, 35 красильных, 228 хими­ческих, 137 бакалейных и 155 других[96].

В экономике Маньчжурии ведущее положение занима­ла обработка сельскохозяйственной продукции. Продукция маслобойной промышленности пользовалась большим спросом мирового рынка и являлась важным продуктом питания китайского населения. Большая часть соевого мас­ла и бобовых жмыхов, вывозившихся за пределы Маньч­журии, производилась на современных для того времени заводах, оборудованных паровыми и гидравлическими прессами. Согласно японским данным, для удовлетворения потребностей местного сельского населения переработкой соевых бобов здесь было занято 247 китайских маслобой­ных заводов с числом рабочих в каждом более 7 человек, а включая и небольшие мануфактуры — с ме­нее чем 7 рабочими, количество такого рода предприятий достигало 1616. Это были устаревшие мелкие заводы местного значения, имевшие ручные прессы и другое при­митивное оборудование, и тем не менее они лишь в Се­верной Маньчжурии перерабатывали около 300 тыс. т сое­вых бобов ежегодно. В целом в 20-х годах на территории Маньчжурии находилось в эксплуатации, по различным источникам, от 400 до 470 относительно крупных по мощ­ности маслобойных предприятий (с числом рабочих более 4—5 человек) (табл.1, Приложение). Ежегодное производство масла составляло примерно 200 тыс. т, жмыхов — более 2 млн. т. [97]

В начале 20-х годов общее количество сырья, потреб­лявшегося маслобойными предприятиями, составляло 333 тыс. т в год, а вместе с китайскими заводами местного значения — примерно 0,6 млн. т.

По сумме вложенного в производство капитала, тех­ническому оснащению предприятий и экономическому зна­чению в формировании товарного хозяйства Маньчжурии главная роль принадлежала мукомольной промышленно­сти, первые предприятия которой появились в начале XX в.

В годы первой мировой войны она, как и другие отрасли перерабатывающей промышленности, переживала период роста; увеличивались площади, занятые посевами пшеницы, и количество перерабатывающих предприятий, на мировом рынке возросли цены на зерно и муку. Однако с 1919 г. рост мукомольного производства замедлился, промышленность вступила в полосу длительной депрессии, продолжавшейся до 1926 г. В последующий пе­риод (1926—1931 гг.) отрасль вновь активизировалась и вернула себе ведущее положение, хотя темпы ее роста в это время сдерживались всеусиливающейся конкуренцией с более дешевой американской и канадской мукой.

К середине 20-х годов в Маньчжурии работало 50 крупных мукомольных предприятий европейского типа, большая часть которых находилась в Северной Маньч­журии: 23 завода в Харбине и 12 —вдоль линии КВЖД; они имели суммарную мощность 400 тыс. т муки в год. К этому времени из 23 харбинских заводов не менее 14 принадлежало китайцам. Русские фирмы владели лишь четырьмя заводами, в том числе двумя совместно с китай­скими. Три-четыре завода находились в руках японских предпринимателей. Важной отраслью перерабатывающей промышленности Маньчжурии являлась винокуренная. По неполным дан­ным, винокуренные (ханшинные) заводы Северной Маньч­журии в 1923 г. перерабатывали около 100 тыс. т сель­скохозяйственного сырья[98].

В целом позиции национального китайского капитала в промышленности Маньчжурии были слабыми. Преобла­дали предприятия полукустарного типа, разбросанные по территории Северной Маньчжурии. Для строительства крупных национальных промышленных предприятий, обо­рудованных современной техникой, не хватало капитала. Национальный капитал вкладывался в основном в лег­кую промышленность, в частности в пищевую. Развитие национального сектора тормозилось жесточайшей конку­ренцией   иностранных   предприятий.

В 20-е годы наметилась тенденция некоторого роста национального капитала северо-восточных провинций. Бла­гоприятствовала этому обострившаяся после первой мировой войны борьба между японским и американским им­периализмом в Маньчжурии. Национальный капитал получил возможность роста прежде всего в легкой промыш­ленности, так как ее развитие требовало меньшего и ме­нее длительного накопления капитала. Хотя японский ка­питал по-прежнему господствовал в тяжелой и легкой промышленности Маньчжурии, но в 20-е годы националь­ный китайский капитал уже конкурировал с японскими монополиями в таких отраслях промышленности, как каменноугольная, текстильная, маслобойная, мукомольная, винокуренная и особенно в железнодорожном строитель­стве.

Так, в угледобывающей промышленности в середине 20-х годов были введены в эксплуатацию Мулинские и Хэганские копи, качество угля которых было выше Фушуньоких, а стоимость дешевле. Японские кости стали лишаться потребителей, даже японских, из Южной Маньч­журии, покупавших более дешевый китайский уголь.

Если в 1925 г. добыча китайских копей составляла лишь 8% всей угледобычи Маньчжурии, то в 1929 г. китайские ко­пи дали 19%, в 1930 г. — 24% добычи угля в Маньчжу­рии. Добыча китайских кошей в 1930 г. достигла пример­но 2,3 млн. т, в то время как японские копи дали 7,8 млн. т угля. Снижение цен на японский фушуньский уголь за пол­тора года (с января 1930 г. по август 1931 г.) более чем на 50% было вызвано не только экономическим кризисом, но и конкуренцией китайского угля[99].

В текстильной промышленности наиболее значительным предприятием национального капитала была фабрика хлопчатобумажной пряжи мощностью в 20 тыс. веретен, построенная Чжан Цзолинем в 1923 г. недалеко от Мук­дена, заявившая о себе как конкурент трем японским: прядильным фабрикам в Маньчжурии общей мощностью в 80 тыс. веретен[100]. Национальная текстильная промыш­ленность, несмотря на свою маломощность, стала более ак­тивно конкурировать с японским текстильным импортом, чем соответствующий германский, английский и другой ввоз.

В конце 20-х годов маслобойная промышленность Маньчжурии была представлена 35 крупными итонскими заводами и 300 мелкими предприятиями китайских маслозаводчиков[101].

В мукомольной промышленности национальному капи­талу принадлежали мельницы с невысокой производствен­ной мощностью, состашяазшие не менее ⁴/₅ общего числа предприятий этого типа. Всего в Маньчжурии насчитыва­лось около 100 современных мельниц. Около 50% виноку­ренных предприятий региона также принадлежало китайцам[102].

В железнодорожном строительстве деятельность на­ционального капитала была особенно активной. Из 6500 км железных дорог, построенных в Маньчжурии к 1931 г., 1600 км были японскими, около 1600 км построено китай­ским национальным капиталом за небольшой период 1925—1930 гг.[103] Программа китайского железнодорожного строительства в. Маньчжурии предусматривала соеди­нение провинциальных центров китайскими железными до­рогами и дальнейшее расширение железнодорожной сети таким образом, чтобы обеспечить вывоз грузов из всех ча­стей Маньчжурии по китайским железным дорогам. Пред­лагая более короткий путь или более дешевую перевозку товаров, китайские железные дороги отвлекали большую часть грузов от линий ЮМЖД.

С развитием промышленности формировался рабочий класс Маньчжурии. В Харбине, Аньшане, Фушуныжом, Яньтайском и ряде других угольных бассейнов, а также в портовых городах Даляне, Инкоу к началу 20-х годов бы­ло около 27 570 фабрично-заводских рабочих. Во второй половине 20-х годов в Даляне, Инкоу и Фушуне было 80 тыс. рабочих, в Мукдене — 20 тыс., в Аньшане — 15 тыс., в Аньдуне — 10 тыс. Общая численность рабочего класса Маньчжурии в середине 20-х годов составила 600 тыс. человек (350—360 тыс. в Южной Маньчжурии, 240 тыс.— в Северной) [104].

Концентрация китайских рабочих на национальных предприятиях по причине их небольших масштабов была слабой. На таких правительственных предприятиях, как Пекин-Мукденская железная дорога и Мукденский арсенал, уровень концентрации и организованности рабочего класса был выше. Рабочие Пекин-Мукденской железной дороги имели свой профсоюз.

Основная масса промышленного пролетариата в Маньч­журии была занята в горной и легкой промышленности, на железнодорожном транспорте. К концу 20-х годов са­мым многочисленным отрядом рабочего класса были гор­няки. Из 600 тыс. промышленных китайских рабочих Маньчжурии горняков было около 150 тыс., шахтеров — 90 тыс. Из 170 тыс. китайских транспортных рабочих на железнодорожников приходилось 60 тыс. (более 5 тыс. китайских рабочих работало на КВЖД), лодочников — 25 тыс. Около 50 тыс. рабочих трудились на соляном про­мысле, 55 тыс. было занято в текстильной и шелкообра­батывающей промышленности, 25 тыс. было деревообде­лочников, металлистов, пищевиков[105].

Колонизация малоосвоенных территорий Северо-Восточного Китая, отходничество китайских крестьян из север­ных, центральных и восточных провинций Китая в Маньч­журию, массовые посезонные перемещения рабочих — все это влияло на процесс формирования маньчжурского ра­бочего класса.

В Северной Маньчжурии к началу 30-х годов более 7.5% переселенцев было занято в сельском хозяйстве, в том числе 25—30% на собственной земле. 35—40% на арендованной, сельскохозяйственные рабочие составляли 12—15%[106]. Меньшая часть переселенцев была занята в промышленности (Мулинские и Хэганские копи) и тор­говле. Безземельные крестьяне являлись основным источ­ником пополнения рядов рабочего класса Маньчжурии. Рост численности рабочего класса за счет выходцев из деревни обуславливал его незрелость и потому относи­тельную пассивность. Другим источником формирования рабочего класса бы­ло разорение кустарно-ремесленного производства в связи с проникновением иностранного капитала, ввозом иност­ранных товаров в Маньчжурию.

Центром пролетарских слоев становились города. В 1917—1918 гг. в трех крупных городах Южной Маньч­жури — Даляне, Аньдуне   и  Инкоу соответственно поселилось 146, 40 и 80 тыс. рабочих различных категорий[107]. И в дальнейшем (миграция рабочей силы в города была постоянной.

Большое раопространение в Манычжурии приобрел на­ем временных (сезонных) рабочих как в сельском хозяй­стве, так и в промышленности. Эта категория наемного труда формировалась отходниками. В промышленности труд отходников использовался в основном в летний пе­риод на каменноугольных копях и горных предприятиях. На рудниках Бэньсиху в 1916 г. лишь 5% рабочих имели стаж более двух лет. Японские промышленные предприя­тия контрактовали рабочих на юге Маньчжурии.

В условиях: массовой безработицы отход крестьян на заработки усиливал несоответствие спроса и предложения на рынке наемного труда. Ограниченный спрос на рынке труда не позволял полупролетарию оконмательно порвать с землей.

Условия труда китайских рабочих были намного тяже­лее, чем у иностранных рабочих. Это проявлялось в фор­мах и условиях найма, системе ученичества, формах и раз­мерах заработной платы, продолжительности рабочего дня и т. д.

В конце XIX — начале XX в. в Маньчжурии была ши­роко распространена китайская форма найма рабочих «баогун», при которой наем осуществлялся через посред­ника, которому предприниматели передавали полностью или частично свои права. Такая система была широко распространена на Фушуньских копях, где администрация, непосредственно не принимала рабочих, а заключала до­говор с посредниками — старшинками (баогунтоу). Старшинка принимал рабочих, выплачивал им зарплату, за­частую на кабальных условиях предоставлял рабочим жилье и питание. При этом рабочие получали не более 20—30% их зарплаты, а остальные деньги присваивали себе старшинки[108]. Система «баогун» использовалась и при найме сельскохозяйственных рабочих. Фактически она тормозила борьбу трудящихся за свои права, ставила рабочих в крепостную зависимость от посредников, создавала условия для их жестокой эксплуатации.

В Маньчжурии широко применялась система учениче­ства по договору с предпринимателями. Сдача детей в обучение тому или иному мастеру официально не оформля­лась. Обычно заключалось устное соглашение между ро­дителями или родственниками ученика и хозяином пред­приятия. Перевод в подмастерья зависел только от масте­ра, ученик мог не получить разряда подмастерья в течение 3 — 4 лет и более. Так традиционная форма ученичества широко попользовалась для эксплуатации почти неоплачиваемого детского труда.

Наряду с денежной формой оплаты труда часто встре­чалась натуральная. Денежная форма была сдельной и повременной. Сдельная преобладала в легкой промышлен­ности, повременная чаще применялась на железных доро­гах, в механических мастерских, на судоверфях. Зачастую сдельно оплачивался труд менее квалифицированных ра­бочих. Так, на Фушуньских шахтах работа плотников, ме­хаников, углекопов оплачивалась повременно, а чернора­бочих (за исключением тех, кого нанимали баогунтоу) — сдельно.

Оплата труда рабочих зависела от многих обстоя­тельств. На нее влияли сезонные колебания, существовали региональные различия в оплате труда, различия по ква­лификации, полу, возрасту, национальному составу. Число высококвалифицированных китайских рабочих было неве­лико⁸². Это объяснялось недостаточной развитостью про­изводства и тем, что работа, требующая высокой квалифи­кации, преимущественно предоставлялась иностранным специалистам.

Китайские квалифицированные рабочие обычно полу­чали зарплату вдвое больше малоквалифицированных ра­бочих. В начале 20-х годов на железных дорогах, напри­мер, квалифицированные рабочие /получали около 50 юа­ней в месяц, а неквалифицированные — 30 юаней, на гор­норудных предприятиях — соответственно 40 и 18 юаней. Для Маньчжурии была характерна дискриминация на­ционального труда. За одну и ту же работу японцы полу­чали более высокую зарплату, чем китайцы. Так, почти в три раза меньше японцев получали китайцы-железнодо­рожники, рабочие водного транспорта и других отраслей. Порайонные различия зарплаты были также весьма значительны. Уровень заработной платы в разных городах Северной и Южной Маньчжурии показывают данные табл. 2.2.

Труд женщин оплачивался ниже труда мужчин. Напри­мер, к началу 30-х годов на китайских предприятиях гон­чарной промышленности мужчины получали 40 иен в ме­сяц, женщины — 23, в пищевой — соответственно 55 и 28 иен.  На  японских текстильных предприятиях мужчина-японец получал 260 иен в месяц; китайцы: мужчина — 49, женщина — 35 иен. На заводах химической промышленности, принадлежавших японцам, японские рабочие получа­ли: мужчины — 330 иен, женщины — 120, китайские рабо­чие — соответственно 53 и 20 иен. Широкое применение женского и детского труда объ­яснялось его крайней дешевизной. Только на трех спи­чечных фабриках Инкоу из 1300 рабочих 60% приходи­лось на долю женщин и детей[109].

О широком использовании детского труда в Северной Маньчжурии свидетельствуют данные табл. 2.3 (см. Приложение).

Детский труд использовался почти во всех отраслях промышленности. Условия труда были тяжелыми, рабочий день длился по 11 и более часов, отсутствовали санитар­ные условия. Дети работали даже на вредных предприя­тиях, например в фосфорных цехах спичечных фабрик.

Чрезмерная продолжительность рабочего дня при от­сутствии дней отдыха была характерной чертой промыш­ленного труда в Маньчжурии. Китайские рабочие в ка­менноугольной промышленности трудились 84 часа в не­делю. Самой распространенной на заводах и шахтах Маньчжурии была работа в две смены по 12 часов. Чтобы больше заработать, работали две смены подряд или через смену. На одной из харбинских мельниц рабочие рабо­тали через день по 16 часов. Обычная же продолжитель­ность рабочего дня была 12 часов и более. В конце 20-х годов на Фушуньских угольных копях официально рабо­чий день равнялся 10 часам, фактически длился 11— 12 часов[110]. Надбавки за сверхурочные работы выплачива­лись редко: настолько большим был рабочий день, что было невозможно его еще увеличивать.

Ежегодно росло количество несчастных случаев  на производстве, происходили крупные катастрофы, так как предприниматели не заботились об охране труда и технике безопасности. В 1917 г. в результате взрыва и пожара на Фушуньских копях погибло 1124 рабочих; в 1928 г. при подземном наводнении утонуло 482 шахтера[111].

«Временное положение о фабриках» от 29 марта 1928 г. хотя и предусматривало оплату пропусков по болезни, практически он не соблюдалось, рабочие были бесправны, предприниматели и старшивки творили произ­вол. К несовершеннолетним и даже взрослым применя­лись телесные наказания. Особенно жестоким было обра­щение с рабочими на иностранных предприятиях. Над­смотрщики японских и других иностранных фабрик были вооружены не только хлыстом и палкой, но зачастую и огнестрельным оружием. Избиение и даже увечье рабочих было обычным явлением.

Особенности формирования, условия найма и труда ра­бочих Маньчжурии влияли на их политическую активность.

Вместе с тем анализ рабочих конфликтов в Маньчжурии в 1917— 1919 гг. позволяет увидеть не только количественный рост, но некоторые и качественные изменения забастовочного движения за три года. В 1917 г. забастовки отличались непродолжительностью, количество бастующих не превы­шало 30 человек, лишь в трех случаях рабочие одержали победу, в других — забастовки окончились поражением. В 1918—1919 гг. забастовки стали более массовыми и продолжительными, в четырех из них приняло участие бо­лее 1000 человек. В 1918 г. зарегистрирована десятиднев­ная забастовка, из 14 забастовок пять закончились побе­дой рабочих. В 1919 г. три забастовки длились от 14 до 20 дней, в семи случаях (из 55) рабочие одержали побе­ду[112].

За пять лет, с 1920 по 1924 г., в Маньчжурии произо­шло 106 забастовок. В большинстве они были сти­хийными и непродолжительными —не более 10, но чаще от одного до трех дней, в них участвовало около 500 че­ловек, в четырех — свыше 1000. Выдвигались в основном требования о повышении зарплаты, об увольнении над­смотрщиков, о прекращении жестокого обращения с рабо­чими, сокращении рабочего времени и т. in. Большинство забастовок не были массовыми, нередко бастовала лишь часть рабочих. Тем не менее, налицо был рост числа заба­стовок и их участников к середине 20-х годов (табл. 2.4).

В 20-х гг. по-прежнему в социально-экономическом развитии Северо-Восточного Китая большую роль продолжает играть КВЖД. К середине 20-х годов КВЖД стала образцовым предприятием. Для рабочих и служащих был установ­лен восьмичасовой рабочий день, значительно улучши­лось материальное положение железнодорожных служащих.

Заметные успехи были достигнуты и в культурно-просветительной области. Расходы на школьное строи­тельство (по сравнению с 1924 г.) возросли в 6 раз и достигли в 1925 г. 114 300 рублей. К 1 января 1926 г. на КВЖД насчитывалось 102 учебных заведения, в том числе высшие, в которых обучалось 13 814 человек. Об­щее количество преподавателей превысило 600 чело­век.

Неослабное внимание уделяла новая администра­ция КВЖД улучшению социально-бытовых условий ра­бочих и служащих — китайцев, повышению их куль­турного уровня. Так, в районе Чинхэ с целью улучше­ния жилищных условий китайских рабочих был постро­ен целый городок³. В Харбине для них открылись учеб­ные заведения, курсы русского языка, а для их детей две специальные школы I ступени. Всего же на КВЖД для китайцев было открыто 18 учебных заведений, в которых 66 преподавателей обучали 1777 взрослых и детей. За период 1924—1927 гг. советско-китайской администрацией  были  построены  помещения для  школ, общежитий и  клубов   общей   площадью   свыше   20   тыс. кв. м[113].

Появление на  территории  Китая  такой важной хозяйственной  артерии, как КВЖД, развитие и укрепление ее экономического положения в огромной мере способствовали подъему материального и культурного уровня населения Северной Маньчжурии. Можно  сказать,  что  развитие экономики  Маньчжурии началось   именно в результате сооружения там железной дороги.

В районах, непосредственно примыкающих к дороге, быстрыми темпами начали развиваться промышленность и сельское хозяйство, большой размах получили импортно-экспортные операции. Примечательно, что если в  начале XX века население Северной Маньчжурии насчитывало около 2 млн человек, то ко второй половине 20-х годов оно выросло до 13,5 млн[114].

Таким образом, социально-экономическое развитие Северо-Восточного Китая во многом зависело от КВЖД. Постепенно различия между Внутренним и Северо-Восточным Китаем стираются, но все же остается много различий. 

 В отличие от многих провинций Внутреннего Китая высокая степень товарности сельского хозяйства Маньч­журии создавала условия для развития капиталистических, отношений в деревне, стимулировала применение наемного труда в земледелии, что способствовало разложению полуфеодального способа производства. Обработка сельскохозяйственной продукции в экономике Маньчжурии занима­ла ведущее положение.

Но концентрация обрабатываемого земельного фонда в частной собственно­сти немногочисленной группы помещиков и кулаков и от­носительным преобладанием в землепользовании хозяйств бедняцких и середняцких слоев деревни постепенно приводили к спаду в сельском хозяйстве и активному расслоению в деревне. Характерной чертой сельского хозяйства Маньчжурии был наем рабочий силы из крестьян-отходников, при­бывавших из других провинций Китая, который чаще всего носил краткосрочный, сезонный харак­тер и применялся почти во всех крупных и средних хо­зяйствах. Свободный наем отходников свидетельствовал о на­личии элементов капиталистических отношений в маньч­журской деревне.

По-прежнему развитие промышленности Маньчжурии значительно отставало от всего Китая, но вместе с тем со строительством железных дорог в Маньчжурии связано зарождение и развитие каменноугольной и горно­добывающей промышленности, вызвавшие новый приток рабочей силы и начало формирования рабочего класса.

Позиции национального китайского капитала в промышленности Маньчжурии были слабыми. Преобла­дали предприятия полукустарного типа, разбросанные по территории Северной Маньчжурии. Для строительства крупных национальных промышленных предприятий, обо­рудованных современной техникой, не хватало капитала. Национальный капитал вкладывался в основном в лег­кую промышленность, в частности в пищевую. Развитие национального сектора тормозилось жесточайшей конку­ренцией   иностранных   предприятий.

Таким образом, в 20-х гг. по-прежнему в социально-экономическом развитии Северо-Восточного Китая большую роль продолжает играть КВЖД. Именно благодаря строительству КВЖД в Маньчжурии большими темпами начало развиваться товарное сельское хозяйство, добывающая и перерабатывающая промышленность, что вызвало приток рабочей силы, как в промышленность, так и в сельское хозяйство, развивались торговые отношения, в том числе с Россией и Японией.

Заключение

В результате проведенного исследования были сделаны следующие выводы.

В начале XX в. во всем Китае шел активный процесс становления капиталистических отношений. Национальное капиталистическое предпринимательство возникло под прямым влиянием, «по при­меру» иностранного и в тесной экономической и «географичес­кой» связи с ним. Китайские капиталистические предприятие возникали, прежде всего, в центрах господства иностранного ка­питала — открытых портах, концессиях, куда устре­мился национальный капитал, так как он имел здесь более благоприятные условия (экономические и правовые) своей деятельности.

В отличии от Китая в целом, Маньчжурия в начале XX в. являлась феодальной окраиной с небольшой плотностью населения, неразвитой промышленностью и экстенсивным сельский хозяйством. Однако строительство КВЖД полностью изменило сложившуюся ситуацию, и хотя строительство Китайской Восточной железной дороги имело, прежде всего, стратегические цели, дорога оказала огромное влияние на экономическое развитие всего обширного региона.

КВЖД оказала самое непосредственное влияние и на внеш­нюю торговлю Северо-Востока Китая, связав этот район с ми­ровым рынком. Железнодорожники строительного периода заложили в те годы основу современной промышленности в этом районе Китая. Именно они построили в Маньчжурии первые мукомольные предприятия, самые различные фабрики и заводы, лесопильни, механические мастерские и пр.

Строительство царской Россией, а затем Японией круп­ных железнодорожных магистралей — КВЖД и ЮМЖД — способствовало появлению ряда новых отраслей промыш­ленности, подчиненных в основном иностранному капиталу,  и росту промышленного рабочего класса.

Со строительством железных дорог в Маньчжурии связано зарождение и развитие каменноугольной и горно­добывающей промышленности, вызвавшие новый приток рабочей силы. Строительство железных дорог повлекло также разработку лесных концессий. На нужды КВЖД работали концессии и самой дороги и ча­стных предпринимателей.

Но если в это время во Внутреннем Китае уже существо­вали довольно крупные отряды рабочих в таких отраслях промышленности, как горнодобывающая, текстильная, то в Маньчжурии рабочий класс только начинал формиро­ваться. В условиях довольно слабой заселенности региона при отсутствии современного транспорта основание круп­ных промышленных предприятий было не под силу мест­ной буржуазии. Поэтому здесь в основном создавались мелкие предприятия по переработке сельскохозяйственной продукции.

Для Маньчжурии рассматриваемого периода был ха­рактерен наем рабочей силы из крестьян-отходников, при­бывавших из других провинций Китая. Их привлекали сюда большой спрос на рабочую силу и сравнительно вы­сокая заработная плата в городах и деревне. Важным фактором, повлиявшим на процесс формирова­ния маньчжурского рабочего класса, было более позднее промышленное развитие Северо-Восточного Китая. Про­никновение иностранного капитала в экономику региона в конце XIX — начале XX в. стимулировало этот процесс.

В экономике Маньчжурии ведущее положение занима­ла обработка сельскохозяйственной продукции. В отличие от многих провинций Внутреннего Китая высокая степень товарности сельского хозяйства Маньч­журии создавала условия для развития капиталистических, отношений в деревне, стимулировала применение наемного труда в земледелии, что способствовало разложению полуфеодального  способа     производства. Особо следует выделить культивирование соевых бобов, которое приносило региону большую прибыль.

Большое значение для развития сельского хозяйства Северо-Восточного Китая имели связи с русскими переселенцами. Русскими земледельцами в Маньчжурии были испытаны сотни новых для края сортов культурных растений, многие из которых затем широко внедрялись в производство. Культивиро­вание этих растений переняло, освоило и развило местное насе­ление, а это составило тогда и составляет ныне основу его се­годняшнего благосостояния.

Русские ввели в Маньчжурии рус­ский плуг, борону, познакомили китайских крестьян с современ­ными сельскохозяйственными орудиями — конными сеялками, веялками, сенокосилками, позднее — с тракторами, тракторны­ми плутами, сеялками, сноповязалками и молотилками.

Совершенно новыми культурами для земледельческой Мань­чжурии стали введенные здесь русскими гречиха, овес,  ячмень, лен, кормовая и сахарная свекла. Русские ввели также в число сельскохозяйственных культур Маньчжурии баварский хмель, турецкий и американский табак. Русские сельские хозяева были пионерами в земледелии, садоводстве и животноводстве Маньчжурии.

Таким образом, в течение первой четверти XX в. Северо-Восточный Китай, во многом благодаря россиянам, из самого отсталого района превратился в один из самых быстро развивающихся районов Китая.

Источники и литература

1. Источники

1.           Витте, С. Ю. Избранные воспоминания, 1849 – 1911 гг. [Текст] / С. Ю. Витте. – М.: Мысль, 1991.

2.           Документы по внешней политике СССР [Текст]: в 3 т. – М., 1960.

3.           История экономического развития Китая. 1840 – 1948. Сборник статистических материалов [Текст]: пер. с кит.  – М., 1958.

4.           Материалы по истории промышленности Китая в новое время [Текст]: в 2 т. – М., 1958. 

5.           Материалы по истории развития промышленности Китая в новое и новейшее время [Текст]: в 4 т. – М., 1961. 

6.           Материалы по истории сельского хозяйства в Китае в новое время [Текст]: в 2 т. – М., 1957. 

2. Литература

1.           Аблова, Н. Е. История КВЖД и российской эмиграции в Китае (первая половина XX в.) [Текст] / Н. Е. Аблова. – Мн.: БГУ, 1999. 

2.           Аварин, В. Империализм в Маньчжурии. Т. 2. Империализм и производительные силы Маньчжурии [Текст] / В. Аварин. – М. - Л., 1934.

3.           Анучин, В.   В.  Географическое   описание   Маньчжурии   [Текст]   /   В. В. Анучин. – М.: ОДИЗ, 1948.

4.           Беляева, Н. А. Таможенное взаимодействие России и Китая в Маньчжурии: опыт и уроки начала XX в. [Текст] / Н. А. Беляева // Россия и АТР. – 2004. Вып. 4. - С. 34 – 43.

5.           Болдырев, Б. Займы как орудие закабаления Китая империалистическими державами (1840 – 1948) [Текст] / Б. Болдырев. – М., 1962.

6.           Борох, Л. Н. Традиционные источники социально-экономической программы Сунь Ятсена / Китай: общество и история [Текст] / Л. Н. Борох. – М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1977.

7.           Ван, Я-Вань Исследование экономических форм полуфеодального, полуколониального Китая [Текст] / Я-Вань Ван. – М., 1959.

8.           Виноградов, Н. П. О рабочем классе дореволюционного Китая [Текст] / Н. П. Виноградов // Народы Азии и Африки. – 1965. -  № 4.

9.           Волохова, А. А. Иностранные миссионеры в Китае [Текст] / А. А. Волохова. – М., 1969.

10.       Вопросы истории Китая [Текст] / Под ред. М. Ф. Юрьева, З. Г. Лапиной. – М.: Изд-во Московского университета, 1981.

11.       Вэй, Цзычу Капиталовложения империалистов в Китае. 1902 – 1949 [Текст] / Цзычу Вэй. – М., 1956.

12.       Глебов, Н. Японские захватчики и маньчжурский тыл [Текст] / Н. Глебов // Мировое хозяйство и мировая политика. – 1938. - № 7.

13.       Го, Ли. Торгово-экономическое сотрудничество провинции Хэйлунцзян с Россией [Текст] /  Ли Го // Россия и АТР. – 2004. – Вып. 4. – С. 138 – 143.

14.       Дацышен, В.Г. Современная китайская историография о значении КВЖД [Текст] /  В. Г. Дацышен // Дальний Восток России - Северо-Восток Китая.

15.       Дян, Джуангда. Панорама культурной жизни: газеты Харбина и культурная жизнь до 1932 г. [Текст] / Джуангда Дян / Дальний Восток России - Северо-Восток   Китая:   Исторический   опыт   взаимодействия   и   перспективы сотрудничества, [материалы  междунар.   научн.-практ.   конф.  (Хабаровск,   1-3 июня 1998 г.) / Дальневост. гос. научн. б-ка.] - Хабаровск. 1998.

16.       Ефимов,   Г.   В.   Сунь Ятсен.   Поиск   пути.   1914  –  1922  [Текст]   /  Г. В. Ефимов. – М., Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1981.

17.       Жамин, В. А. Социально-экономические преобразования в сельском хозяйстве КНР [Текст] / В. А. Жамин. – М., 1959.

18.       История Китая с древнейших времен до наших дней [Текст] / Отв. ред. Л. В. Симоновская, М. Ф. Юрьев. – М.: Главная редакция восточной литературы, 1974.

19.       История Китая [Текст] / Под ред. А. В. Меликсетова. – М.: Изд-во МГУ; Изд. дом «ОНИКС 21 век», 2004.

20.       История Северо-Восточного Китая XVII – XX  вв. Кн. 2. Северо-Восточный Китай. 1917 – 1949 гг. [Текст]. – Владивосток: Дальневосточное книжное издательство, 1989.

21.       История экономического развития Китая. 1840 – 1948 [Текст]. – М., 1958.

22.       Картунова, А. И. Политика компартии Китая в рабочем вопросе накануне революции 1925 – 1927 гг. [Текст] / А. И. Картунова – М., 1983.

23.       Конфликт на КВЖД: Из истории Советских Вооруженных сил [Текст] /  Под ред. В. П. Зимонина. – Хабаровск: Кн. изд-во, 1989.

24.       Костяева, А. С. Народные движения в Китае в 1901 – 1911 гг. [Текст] /   А. С. Костяева. – М.: Главная редакция восточной литературы. Изд-во «Наука», 1970.

25.       Крюгер, Р. Китай. Полная история Поднебесной [Текст] / Р. Крюгер. – М.: Издательство Эксмо, 2006.

26.       Лазарева, С. И. Благотворительность на Дальнем Востоке и в Маньчжурии в среде русских эмигрантов (вторая половина XIX - середине XX в.) [Текст] /  С. И. Лазарева // Россия и АТР. – 2004. – Вып. 4. – С. 124- 133.

27.       Ларин, А. Г. Китайцы в России: вчера и сегодня: исторический очерк [Текст] / А. Г. Ларин. – М., 2003.

28.       Ленский, А. Захват и освоение Маньчжурии японским милитаризмом [Текст] / А. Ленский. – Хабаровск. – 1934.

29.       Ли, Мэн.  Харбин – продукт колониализма [Текст] / Мэн Ли // Проблемы Дальнего Востока. 1999. № 1. С. 97 - 108.

30.       Лю, Данянь. История американской агрессии в Китае [Текст] / Данянь Лю. – М., 1961.

31.       Мадьяр, Л. И. Две аграрные программы в Китайской революции / Проблемы Китая [Текст] / Л. И. Мадьяр. – М., 1930.

32.       Масленников, В. Китай. Политико-экономический очерк [Текст] / В. Масленников. – М., 1946. 

33.       Меликсетов, А. В. Социально-экономическая политика Гоминьдана [Текст] / А. В. Меликсетов. – М., 1977.

34.       Мелихов, Г. В. Маньчжурия далекая и близкая [Текст] / Г. В. Мелихов. – М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1991.

35.       Михайлов, М. Что происходит на Китайско-Восточной железной дороге: К последним событиям на КВЖД [Текст] / М. Михайлов. – М.; Л.. 1926.

36.       Насыров, В. М. Китайская Восточная железная дорога: К событиям 1929 г. [Текст] /  В. М. Насыров. – Хабаровск, 1929.

37.       Непомнин, О. Е. Начало «аграрного обновления» и «золотое время» в Китае. Революция 1925 – 1927 гг. в Китае [Текст] / О. Е. Непомнин. – М., 1978.

38.       Новейшая история Китая. 1917 – 1927 [Текст] / гл. ред. М. И. Сладковский. – М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1984.

39.       Новейшая история Китая. 1917 – 1927 [Текст]. – М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1983.

40.       Петров, А. И. Китайская историография истории китайцев в царской России [Текст] /  А. И. Петров // Россия и АТР. – 2006. – № 1. - С. 141 – 155.

41.       Попов-Татива,    Н.   М.   Китай.   Экономическое описание [Текст]   /    Н. М. Попов-Татива. – М., 1925.

42.       Сухарчук, Г. Д. Китайская буржуазия и иностранный капитал в годы первой мировой войны и движения «4 мая» [Текст]  /  Г.  Д.  Сухарчук,  О. Е. Непомнин / Движение «4 мая» 1919 г в Китае. – М., 1971.

43.       Терентьев, Н. Советский Союз, империализм и Китай: Захват КВЖД и разрыв советско-китайских отношений [Текст] / Н. Терентьев. – М., Л., 1929.

44.       Фомичева, М. В. Очерки экономического строительства Северо-восточного Китая [Текст] / М. В. Фомичева. – М., 1956.

45.       Фризендорф, М. Северная Маньчжурия. Очерк экономической географии [Текст] / М. Фризендорф. – Хабаровск. – 1929.

46.       Хорьков, В. И. Нанкинский гоминьдан и рабочий вопрос. 1927 – 1932 [Текст] / В. И. Хорьков. – М., 1977.

47.       Чудодеев, Ю. В. Экономическая политика Цинов в отношении буржуазии (к вопросу о кризисе «верхов» накануне Синьхайской революции) [Текст] / Ю. В. Чудодеев / «Краткие сообщения ИНА АН СССР». – 1964. - № 85.

48.       Чэнлин, У. Капиталовложения империалистов в сторону Китая [Текст] / У. Чэнлин. – М., 1955.

49.       Шэно, Ж.  Китайское  рабочее  движение  в 1919  –  1927 гг.  [Текст]  /  Ж. Шэно. – М., 1969.

50.       http://asiapacific.narod.ru/countries/china/n_e_ablova/vvedenie 2.htm

51.       http://transsib.ru/history-kvzd/ htm

Приложение

Таблица    2.1. -   Количество маслобойных заводов в Маньчжурии (1925 г.) и их мощность

Район	Заводы	Мощность, день
		жмыхов, кусков	масла,  кг
Дайрен	86	226 461	801 123;
Инкоу	22	21790	65 024
Акьдун	24	40 025	119 440
Харбин	43	78 537	234 365
Вдоль жел. дор. в Северной Маньчжурии	18	9514	28 391
Вдоль жел. дор. в Южной Маньчжурии	258	103 752	327 514
Всего	451	480 079	1 575 857

Таблица 2.2. - Среднесуточная заработная плата китайских и япон­ских рабочих в Дайрене, Аньдуне, Мукдене и Чанчуне в иенах

Год	. Дайрен		Аньдун		Мукден		Чанчунь
	Рабочие
	япон­ские	китай­ские	япон­ские	китай­ские	япон­ские	кнтай-ские	япон­ские	китай­ские
1928 1929 1930	3,32 3,60  3,39	1,29 1,43 0,92	3,10 3,12 3,15	1,41 1,47 0,86	3,47 3,03 3,22	1,22 1,08 1,03	3,85 3,63 3,39	1,30 1,19  0,87

Таблица 2.3. – Использование труда детей и взрослых на предприятиях Северной Маньчжурии в конце 20-х гг.

Вид   обследованных предприятий	Кол-во предприятий	Занято рабочих
		детей	взрослых	всего
Гончарные заводы	42	924	2940	3864
Столярные и токарные мастерские	57	171	342	513
Спичечные фабрики	9	1369	534	1903
Фабрики ароматических кури­тельных свечей  (сян)	7	72	138	210
Фабрики оконной бумаги	7	54	184	238
Литейные заводы	19	37	285	322
Пивоваренные заводы	34	170	272	442
Ткацкие и чулочновязальные фабрики	41	321	302	623
Стекольные заводы	12	684	1033	1717
Винокуренные (ханшинные) заводы	4	87	173	260
Фабрики соломенных шляп	31	158	313	471
Маслобойные заводы с клино­видными прессами	18	-	72	72
Маслобойкые заводы с гидрав­лическими прессами	69	432	4086	4518
Мукомольные мельницы	27	198	1701	1899
Мельницы на конной тяге и крупорушки	119	92	211	303
Заводы по переработке сои	3	43	182	225
Заводы искусственной крах­мальной визиги	39	90	432	522
Кузнечные мастерские	91	274	1698	1972
Фабрики папье-маше	9	108	19	127

Таблица    2.4.  - Основные     показатели     забастовочного   движения   в Маньчжурии (1917—1931 гг.)

Год	Количество забастовок	Количество участников	Количество участников на одну забастовку	Продолжительность забастовок, дней	Средняя продолжительность одной забастовки, дней
1917	5	1019	204	7	1.4
1918	20	5975	299	55	2,8
1919	55	11336	206	175	3,1
1920	18	3994	205	280	15,6
1921	7	959	137	12	1,7
1922	25	4021	161	93	3,7
1923	27	4177	155	80	2.9
1924	29	5256	181	128	4,4
1925	59	8889	151	225	3,8
1926	67	12642	189	325	4,8
1927	94	23539	250	383	4,0
1928	79	17606	223	356	4,5
1929	41	6507	159	217	5,3
1930	35	2785	79	114	3,3
1931	20	3031	151	92	4,6

---

[1] История Китая / Под ред. А. В. Меликсетова. – М.: Изд-во МГУ; Изд. дом «ОНИКС 21 век», 2004. с. 359.

[2] Там же. с. 359.

[3] Костяева А. С. Народные движения в Китае в 1901 – 1911 гг. – М.: Главная редакция восточной литературы. Изд-во «Наука», 1970. с. 10.

[4] Там же.

[5] Там же. С. 11.

[6] Материалы по истории сельского хозяйства в Китае в новое время. Т. 1. – М., 1957.  С. 272.

[7] Там же. С. 258.

[8] Материалы по истории сельского хозяйства в Китае в новое время. Т. 1. – М., 1957.  С. 314.

[9] Волохова А. А. Иностранные миссионеры в Китае. – М., 1969.  С. 16.

[10] Там же.

[11] Материалы по истории сельского хозяйства в Китае в новое время… С. 298 – 299.

[12] Там же.

[13] Волохова А. А. Указ. соч. С. 17.

[14] Материалы по истории сельского хозяйства в Китае в новое время… С. 307 – 308.

[15] Там же. С. 309.

[16] Там же. С. 310.

[17] Волохова А. А. Указ. соч. С. 319.

[18] Там же.

[19] Материалы по истории сельского хозяйства в Китае в новое время …  С. 251.

[20] Волохова А. А. Указ. соч. С. 21.

[21] Там же.

[22] Там же.

[23] История Китая с древнейших времен до наших дней / Отв. ред. Л. В. Симоновская, М. Ф. Юрьев. – М.: Главная редакция восточной литературы, 1974. С. 232.

[24] Там же. С. 232.

[25] Там же. С. 233.

[26] Новейшая история Китая. 1917 – 1927. – М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1983. С. 5.

[27] Там же. С 6.

[28] У. Чэнлин Капиталовложения империалистов в сторону Китая. – М., 1955. С. 45.

[29] Новейшая история Китая1917 – 1927. – М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1983. С. 6.

[30] История Китая  / Под ред. А. В. Меликсетова. – М.: Изд-во МГУ; Изд. дом «ОНИКС 21 век», 2004. С. 413.

[31] Болдырев Б. Займы как орудие закабаления Китая империалистическими державами (1840 – 1948). – М., 1962. С. 22 – 23.

[32] Там же. С. 24.

[33] Новейшая история Китая… С. 6 – 7.

[34] Материалы по истории промышленности Китая в новое время … Т. 2. С. 18.

[35] История Китая: / Под ред. А. В. Меликсетова. – М.: Изд-во МГУ; Изд. дом «ОНИКС 21 век», 2004. С. 415.

[36] Новейшая история Китая. 1917 – 1927. – М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука»,  1983. С. 7.

[37] Материалы по истории промышленности Китая … С. 54 – 56.

[38] История Китая / Под ред. А. В. Меликсетова. – М.: Изд-во МГУ; Изд. дом «ОНИКС 21 век», 2004. С. 417.

[39] Ефимов Г. В. Сунь Ятсен. Поиск пути. 1914 – 1922. – М., Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1981. С. 131.

[40] Сухарчук Г. Д., Непомнин О. Е. Китайская буржуазия и иностранный капитал в годы первой мировой войны и движения «4 мая» / Движение «4 мая» 1919 г в Китае. – М., 1971. С. 64.

[41] Ван Я-Вань Исследование экономических форм полуфеодального, полуколониального Китая. – М., 1959. С. 188 – 190.

[42] Новейшая история Китая… С. 14.

[43] Масленников В. Китай. Политико-экономический очерк. – М., 1946.  С. 133.

[44] Ефимов Г. В. Сунь Ятсен. Поиск пути. 1914 – 1922. – М., Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1981. С. 131.

[45] Там же. С. 94 – 97.

[46] Масленников В. Китай. Политико-экономический очерк. – М., 1946.  С. 158.

[47] Виноградов Н. П. О рабочем классе дореволюционного Китая // Народы Азии и Африки. – 1965. -  № 4. – С. 62.

[48] История Китая / Под ред. А. В. Меликсетова. – М.: Изд-во МГУ; Изд. дом «ОНИКС 21 век», 2004. С. 423.

[49] Шэно Ж. Китайское рабочее движение в 1919 – 1927 гг. – М., 1969. С. 40.

[50] Конфликт на КВЖД: Из истории Советских Вооруженных сил / Под ред. В. П. Зимонина. – Хабаровск: Кн. изд-во, 1989.  С. 12.

[51] Насыров В. М. Китайская Восточная железная дорога: К событиям 1929 г. – Хабаровск, 1929. С. 34.

[52] Мелихов Г. В. Маньчжурия далекая и близкая. – М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1991. С. 189.

[53] Фризендорф М. Северная Маньчжурия. Очерк экономической географии. – Хабаровск. – 1929. С. 14.

[54] Мелихов Г. В. Указ. соч. С. 190.

[55] Ленский А. Захват и освоение Маньчжурии японским милитаризмом. – Хабаровск. – 1934. С. 54.

[56] Мелихов Г. В. Указ. соч. С. 202.

[57] Там же.

[58] Насыров В. М. Китайская Восточная железная дорога: К событиям 1929 г. – Хабаровск, 1929. С. 17.

[59] Фризендорф М. Северная Маньчжурия. Очерк экономической географии. – Хабаровск. – 1929. С. 65.

[60] Там же. С. 67.

[61] Жамин В. А. Социально-экономические преобразования в сельском хозяйстве КНР. – М., 1959. С. 275.

[62] Мелихов Г. В. Указ. соч. С. 276.

[63] Там же. С. 276.

[64]  Насыров В. М. Китайская Восточная железная дорога: К событиям 1929 г. – Хабаровск, 1929. С. 43.

[65] Мелихов Г. В. Указ. соч. С. 243.

[66] Там же. С. 299.

[67] Там же. С. 300.

[68] Конфликт на КВЖД: Из истории Советских Вооруженных сил / Под ред. В. П. Зимонина. – Хабаровск: Кн. изд-во, 1989.

[69] Аварин В. Империализм в Маньчжурии. – М-Л., 1931. С. 129.

[70] Мелихов Г. В. Указ. соч. С. 302.

[71] Там же. С. 305.

[72] Там же. С. 310.

[73] История Северо-Восточного Китая XVII – XX  вв. Кн. 2. Северо-Восточный Китай. 1917 – 1949 гг. – Владивосток: Дальневосточное книжное издательство, 1989. С. 47.

[74] Там же. С. 48.

[75]Фризендорф М. Северная Маньчжурия. Очерк экономической географии. – Хабаровск. – 1929. С. 16.

[76] История Северо-Восточного Китая XVII – XX  вв. … С. 48.

[77] Ленский А. Захват и освоение Маньчжурии японским милитаризмом. – Хабаровск. – 1934. – С. 75.

[78] История Северо-Восточного Китая XVII – XX  вв. … С. 49.

[79] Авдощенков А. Я. Земельная аренда в Маньчжурии. – Вест. Маньчжурии. – 1933. - № 13. – С. 22.

[80] История экономического развития Китая 1840 – 1948. Сборник статистических материалов. Пер. с кит.  – М., 1958. – С. 273.

[81] Авдощенков А. Я. Указ. соч. С. 28 – 29.

[82] Там же. С. 18.

[83] История Северо-Восточного Китая XVII – XX  вв. … С. 52 – 53.

[84] Авдощенков А. Я. Указ. соч. С. 31 – 32.

[85] История Северо-Восточного Китая XVII – XX  вв. … С. 53.

[86] Аварин В. Империализм в Маньчжурии. Т. 2. Империализм и производительные силы Маньчжурии. – М. - Л., 1934. С. 420.

[87] Аварин В. «Независимая» Маньчжурия. – М.. 1934. С. 14.

[88] Глебов Н. Японские захватчики и маньчжурский тыл // Мировое хозяйство и мировая политика. – 1938. - № 7. С. 76.

[89] История Северо-Восточного Китая XVII – XX  вв. … С. 55.

[90] Там же. С. 55.

[91] Там же.

[92] Фризендорф М. Северная Маньчжурия. Очерк экономической географии. – Хабаровск. – 1929. – 120.

[93] История Северо-Восточного Китая XVII – XX  вв. … С. 56.

[94] Попов-Татива Н. М. Китай. Экономическое описание. – М., 1925. С. 332.

[95] Лю Данянь. История американской агрессии в Китае. – М., 1961. С. 434 – 435.

[96] Там же.

[97] История Северо-Восточного Китая XVII – XX  вв. … С. 58.

[98] История Северо-Восточного Китая XVII – XX  вв. … С. 59.

[99] Аварин В. «Независимая» Маньчжурия… С. 21 – 22.

[100] История Северо-Восточного Китая XVII – XX  вв. … С. 59.

[101] Аварин В. «Независимая» Маньчжурия… С. 22.

[102] Там же.

[103] Там же. С. 20.

[104] Попов-Татива Н. М. Китай. Экономическое описание. – М., 1925. С. 111.

[105] Аварин В. «Независимая» Маньчжурия… С. 22.

[106] Там же.

[107] История Северо-Восточного Китая XVII – XX  вв. … С. 62.

[108] Аварин В. «Независимая» Маньчжурия… С. 31 – 32.

[109] Фризендорф М. Северная Маньчжурия. Очерк экономической географии. – Хабаровск. – 1929.

[110] Там же. С. 80.

[111] Аварин В. «Независимая» Маньчжурия… С.32.

[112] Картунова А. И. Политика компартии Китая в рабочем вопросе накануне революции 1925 – 1927 гг.  – М., 1983. С. 50.

[113] Конфликт на КВЖД: Из истории Советских Вооруженных сил / Под ред. В. П. Зимонина. – Хабаровск: Кн. изд-во, 1989. С. 23.

[114] Терентьев Н. Советский Союз, империализм и Китай: Захват КВЖД и разрыв советско-китайских отношений. – М., Л., 1929. С. 44.