Статья на тему "Воспроиятие чеченского кризиса жителями города Грозного"

Восприятие чеченской войны  жителями города Грозного.

Во все времена воина воспринималась обществом как сильное потрясение. По силе воздействия на общественное сознание войну можно сравнить с революцией, масштабным социально-экономическим или политическим кризисом, поскольку в периоды войн происходит ломка системы привычных, сложившихся в обществе норм, ценностей и поведенческих стереотипов. Разрушение старых механизмов функционирования общества активизирует механизмы кризисной мобилизации, в основе которых лежат архетипические образы, закрепленные в глубинных пластах массового сознания.

За одиннадцать лет военных действий отношение россиян к чеченской проблеме неоднократно менялось: острый интерес на первом этапе боев — и апатия после Хасавюртского мира; буря негодования после первых терактов и новый уход во внутренние проблемы на фоне эмоциональной усталости и бессилия...

В силу ряда исторических, этнических и социально-экономических особенностей Северный Кавказ заметно отличается не только от территорий с традиционно православным населением, но и от мусульманских Татарстана и Башкортостана. И восприятие чеченской войны в кавказском регионе является предметом отдельного исследования.

Восприятие людьми любой нации или этнической группы происходит через призму стереотипов, негативных или позитивных образов. Подобные образы аккумулируют в себе некий стандартизированный коллективный опыт, закрепленный в массовом сознании. Этнические стереотипы обладают большой устойчивостью, плохо трансформирующихся под влиянием рациональных доводов.   Едва ли можно сказать, что к началу военного конфликта у россиян был какой-то устойчивый стереотип чеченцев. Для большинства представления об этом народе были слиты с общими представлениями о кавказцах (во многом романтизированными и мифологизированными), которые сформировались в разные культурно-исторические периоды.

Напрашивается вывод: российское общественное мнение склонно оправдывать ужасы войны и гибель людей, но только в тех случаях, когда это ведет к победе над врагом. В дни подобных трагедий включается традиционный механизм, подчиняющий частные интересы личности коллективным и ставящий государственные интересы выше отдельной человеческой жизни. Историческая память общества, концентрирующая массу лишений от монголо-татарского ига до Великой Отечественной войны, признает такую ситуацию логичной. Но если нет победы, то боль коллективного унижения оказывается острее, чем боль утраты.

Чеченская война - первая в российской истории, которую население страны наблюдало (и вновь, к сожалению, наблюдает) в режиме реального времени. Ежедневная телетрансляция боевых действий обрушивает на зрителя километры "достоверных" видеоматериалов, неподдельных свидетельств и подлинных кадров происходящего. Однако давно известно, что военная хроника - наилучший материал для манипуляций.

Из фильма в фильм повторяется несколько ключевых планов: надпись "Добро пожаловать в ад!" на въезде в разрушенный Грозный; ряды незахороненных или эксгумированных трупов на окраине грозненского кладбища, среди которых живые, тщетно закутав платками рты и носы, пытаются опознать пропавших родных и знакомых; бесконечные километры руин; сожженные бэтээры, танки и автомобили; люди, ютящиеся среди развалин, стоящие в очереди за водой или пайкой хлеба… Это образ войны как стихийного бедствия, разразившегося в результате чудовищной глупости и преступной безответственности властей. Война как безумие, кровавый абсурд, катастрофа, провоцирующая состояние шока и связанного с ним болезненного эмоционального перевозбуждения. Задача авторов-документалистов состояла в основном в том, чтобы передать зрителям потрясение, вынесенное из этой экскурсии в ад. Анализ причин и следствий почти отсутствует.

Мифологические фильтры, не обязательно навязанные пропагандой, чаще всего образующиеся стихийно, под влиянием окружающей среды, не позволяют нам вполне объективно видеть и понимать происходящее.

Интересна эволюция образов Чеченской войны в российском кино на протяжении последних семи лет — симптоматичный пример визуальной рутинизации перемен и отказа от интеллигентской парадигмы критической дистанции в пользу планируемого массового успеха картины. Новые и все более агрессивные образы врага — продолжающийся эксперимент по ломке конвенций этической риторики, противопоставленных заимствованной эстетике action-film[1]. Одновременно с этим новое «кино про войну» являет собой своеобразную кунсткамеру риторических моделей и визуальных образов соотнесения себя с миром, России с Европой, Востока с Россией, врагов с героями, прошлого с настоящим. Взяв хронологию в проводники, отправимся в путешествие по «своей войне»[2].

Здесь же встает фундаментальный вопрос об истине, т.е. о возможности существования точной и общеразделяемой версии этой войны. Это вопрос не только для историка, которому необходима временная дистанция для полноценного анализа, но и для современных дебатов, ибо драма войны порождает сильнейшие эмоции, которые, в свою очередь, диктуют необходимость разговора о том, почему и как все произошло. Именно по этой причине больше о прошлом, а не о будущем говорит и сегодняшнее чеченское общество. В такой ситуации постконфликтный анализ не может обойти проблему исторической оценки. Вопрос лишь в том, насколько возможна - и необходима ли - эта оценка в ситуации, когда не только свежи раны войны, но еще не положен конец и самому насилию.

Как пишет автор самой популярной на Западе книги о чеченской войне Анатоль Ливен, "чеченцы обычно удивительно искренни и открыты с посторонними в рассказах о своей криминальной деятельности, и "признание" здесь было бы неподходящим словом, ибо в этих рассказах не содержится чувства вины и извинения... имеются три причины такого отношения: прежде всего, как отмечалось, это соответствующая часть их традиции (?!); во-вторых, чеченцам действительно все равно, что думает о них кто-то или какой-то другой народ (?!); и, в-третьих, самое важное - после их опыта двух последних столетий среди них присутствует подспудное чувство, что у них нет морального обязательства перед каким-либо другим народом, государством или законами. А к русским, конечно, у них, наоборот, имеется длинный счет, по которому необходимо поквитаться"[3].

Поразительно, но тексты, написанные самими чеченскими авторами, содержат больше терпимости и сдержанности в отношении происходящего, включая и вопрос об отношениях Чечни и России. Более того, эти авторы - единственные, кто выражает общероссийскую гражданскую лояльность и рассматривает Россию как их собственную страну, а себя как часть российского сообщества. Осуждение войны и жестокости федеральных Вооруженных сил не означает для них отчуждения от общего государства или отказа от чеченской идентичности и от местного патриотизма. Однако это робкое и трудное послание остальному обществу просто не замечается, а в ряде случаев подвергается цензуре московских "гуманистов" и "правозащитников", чтобы оно не звучало диссонансом с текстами зарубежных и российских авторов.

Мнение грозненцев о чеченской войне можно разделить на несколько периодов. Первый период – это отношение к войне в период военных действий, второй период – это попытка анализа причин и последствий двух чеченских войн, и третий период – это ностальгия по прошлому Грозному, который жив в воспоминаниях, открытках, фотографиях, и ощущение бесконечной тоски от того, что уже никогда не вернешь.

 Отношение грозненцев  к войне в период военных действий хорошо описывают журналисты. Французская журналистка Анн Нива в своей книге «Chiene de guerre» («Сволочная война»), вышедшей во Франции в апреле 2000 года, описывает интервью, взятые у различных людей, во время полугодовалого пребывания  в Чечне.

Бывший овощевод, вступивший насущного хлеба ради в гантамировскую мили­цию, говорит о своих сослуживцах: «Войной они сыты по горло и не хотят ни вое­вать, ни воровать. Единственное, чего они хотят, утром уходить из дому, а вечером спокойно возвращаться, как все работающие люди... Нас бросили между русскими, боевиками и ваххабитами и натравливают друг на друга... Вообще-то я люблю музы­ку, все красивое, танцы. В душе я не боевик и не сторонник Гантамирова. Я люблю порядок и мечтаю, чтобы моя дочка стала балериной...»

Это свидетельство чрезвычайной важности. Нет оснований сомневаться в иск­ренности человека, говорящего с иностранной журналисткой. Усталость от войны, чуждость этой войны человеку, привыкшему к мирному труду, — едва ли не главная надежда на умиротворение несчастной Чечни. Но многообразие встреч, зафиксиро­ванных журналисткой, дает нам широкую и драматичную в своей противоречивости картину.

Один из самых ярких и принципиально важных эпизодов — разговор с женщи­ной, которую Анн Нива называет «молодой фанатичкой». «К русским Лариса не ис­пытывает ни малейшей жалости: „Раньше им отрезали головы, а теперь мы будем их всех поголовно уничтожать", — бросает она совершенно автоматически, словно ей эту фразу вбили в голову. Но зато в отношении ваххабитов, исламских радикалов ярость ее не имеет границ: „Эта война началась и продолжается только по их вине. Как только будет установлен мир с русскими, мы начнем воевать между собой. Это предсказывали наши предки в самом начале времен. Они утверждали, что нам при­дется вести еще одну войну, и это будет последнее сражение между теми, кто веру­ет, и другими, то есть ваххабитами"».

Спектр настроений и представлений, зафиксированных журналисткой, огромен и причудлив. «Владимиру Путину, — рассуждает Зелимхан, — нужна победа до дня выборов, нужно взять Грозный до двадцать шестого марта. Потому мы и ушли отту­да. Было бы очень здорово, если бы Аслан Масхадов и Кремль тайно договорились». Зелимхан — боевик, чудом уцелевший в Грозном. И он мечтает о тайном соглаше­нии вождей, которое прекратило бы войну...

От фанатизма (доведенного до автоматизма) до мечты о мирной жизни с музы­кой, танцами, цветами, от ощущения фатальной обреченности до фантастической надежды на тайный сговор лидеров — Анн Нива дает нам возможность понять необычайную сложность психологической обстановки в Чечне [4].

Попытка анализа причин и последствий двух чеченских войн была довольно робкой, боязливой, наполненной сильными эмоциональными всплесками. Пишет в журнал «Наш современник» русский инженер Юрий Кондратьев: «Я попытался очень сжато описать хронику жизни в "мирном" Грозном до и во время "чеченской революции". Сразу приношу свои извинения за возможные хронологические неточности. Ведь за эти годы произошло слишком много событий в моей жизни, и я не могу точно восстановить их последовательность. К сожалению, я не смог описать все, что происходило в то время, многое вспомнилось уже позже, когда очерк был закончен. Я решил не переписывать его. Надеюсь, даже то, что написано, дает представление читателю о жизни простых людей в те неспокойные годы. Мои друзья, грозненцы, просят меня писать о Грозном еще - и более подробно. Вынужден огорчить их отказом. Слишком тяжело вспоминать. Сейчас я сплю спокойно и не хочу возвра­щаться в эти кошмары. Извините меня. Многие грозненцы рассеяны сейчас по России. Многие из них могут написать гораздо больше и лучше, чем я, ведь я не профессиональный литератор, обычный технарь. Тех из них, кто отозвался, я попросил тоже написать об этом, но... Как написал один из них — М., он боится за свою семью. Ведь чечены сейчас заполонили Россию, чувствуют себя безнака­занными и легко могут убить любого, кто отважится описать виденное. Написанное становится документом, осуждающим виновников случившегося, а написавший - свидетелем. Мне не раз поступали "отзывы" на этот очерк, помещённый в Интернете, с обещанием "оторвать башку", "замочить", "прирезать" и т. д. Как видите, опасения моего знакомого оправданны, ведь он в России и его защищать некому»[5].

С начала первой чеченской войны общество, в целом относилось к ней с осуждением. Её называли кровавой, бездарной, бессмысленной. Многие (и отнюдь не только "демократы") публично сочувствовали "свободолюбивым" чеченцам. Не зная, а зачастую и не желая знать, как русским людям живется под Дудаевым.

Заметки русского инженера из Грозного Юрия Кондратьева отчасти заполняют этот пробел. Бесхитростные, лишённые литературного блеска, они тем не менее являются историческим свидетельством. Необходимым хотя бы для того, чтобы почтить память русских жертв независимой Ичкерии. И русских солдат, которые освобождали Грозный чуть ли не голыми руками, — преданных бездарными генералами, вороватыми интен­дантами и кремлёвской верхушкой с Ельциным во главе. Та война была кровавой, во многом бездарной, но бессмысленной ни в коем случае не была.

После окончания первой чеченской войны было много подобных очерков, содержащих в себе попытку анализа происшедших событий, носивших довольно пафосный характер. Так, например, заканчивается статья Сергея Кургиняна, Марии Мамиконьян, Марии Подкопаевой – «Циклы чеченского обострения», опубликованная в журнале «Россия XXI, 1996, № 3,4.»: «Выше всех сиюминутных интересов, выше политических страстей и корпоративных целей стоит идея сохранения целостности России. Десятки поколений наших предков отстояли страну. Их жертвы на этом пути, память о них и понимание своей ответственности в нынешней ситуации должны пронизывать все наши действия и поступки в столь ответственный для страны час. Третий инцидент типа Буденовска и Кизляра может оказаться последним для государства. За ним будет простираться необъятное море смуты и народных бед. Этого допустить, мы не имеем права» [6].

Третий период – ностальгия по прошлому Грозному, который жив в воспоминаниях, открытках, фотографиях, и ощущение бесконечной тоски от того, что уже никогда не вернешь, начался после окончания двух чеченских войн и продолжается по сей день. Сейчас, важным источником информации подобного рода является интернет. Есть один очень интересный сайт, который организовали выпускники ГНИ (грозненского нефтяного института), на котором обсуждаются разные темы. Самой интересной темой являются воспоминания о Грозном. Это воспоминания Владимира Газаряна  "Город моего детства": Грозный - школа, игры, зелень, пыль и черемша[7], Розалии Царлиной, главного хранителя музея К.Г. Паустовского, что находится в московском парке "Кузьминки"  «Тот город в облаке белых акаций...»[8], Валерии Шишкиной «Розы и нефть»[9], очень интересны, подробны воспоминания Федосеева Станислава Михайловича "Память о прошлом" – Грозный: каким он был [10].  «Мостовчане», как сами называют себя участники форума, стараются вспомнить мельчайшие подробности своей жизни в Грозном. Такие как история грозненского нефтяного института[11], как выглядел «зеленый наряд» города[12], в какие игры играли в детстве, гуляя во дворе[13].

В одном схожи все три периода восприятия грозненцами войны: война – это потрясение, боль, потеря близких и друзей, лишения (денег, жилья, работы), душевное опустошение, ностальгия.

---

[1] Оксана Саркисова. Скажи мне, кто твой враг…/ Оксана Саркисова. // Чеченская война в российском кино, 2002 г. Сель http://www.iicas.org/articles/library/17_05_02_libr_rus_p.htm

[2] Наталья Сиривля Война и миф. /  Наталья СИРИВЛЯ // Родина. Российский исторический иллюстрированный журнал. Учредители - Администрация Президента РФ и Правительство РФ. 2000, № 1

[3] Тишков В. Культурный фундаментализм как первопричина национальной трагедии. / Тишков В. // Слова и образы в Чеченской войне. М. 2007 г. №3.

[4] Яков Гордин. Россия и Кавказ. Профессия репортер. / Яков Гордин \\Звезда 2001 №2

[5] Юрий Кондратьев. Мой Грозный. // Наш современник №1, 2005 г.

[6] Сергей Кургинян, Мария Мамиконьян, Мария Подкопаева.  Циклы чеченского обострения. //Россия XXI, 1996, № 3,4.

[7] Газарян Владимир Павлович, "Город моего детства": Грозный- школа, игры, зелень, пыль и черемша. [e-mail]

[8] Розалия Царлина «Тот город в облаке белых акаций...» http: //most org

[9] Валерия Шишкина. Розы и нефть. // Топос от  02/02/2008 http: //most org

[10] Федосеев Станислав Михайлович "Память о прошлом" – Грозный: каким он был. [e-mail]

[11] К. И. Джафаров, И. В. Истратов. 75 лет Грозненскому Нефтяному Институту форум ГНИ "МОСТ"

[12] Зеленый наряд Грозного. Коллективные воспоминания участников форума ГНИ "МОСТ"

[13] Игры нашего детства. Коллективные воспоминания участников форума ГНИ "МОСТ"