Классный час
"Искусство быть другим»
Форма проведения:
этический диалог
Составитель:
Семукова Елена Михайловна,
учитель
русского языка и литературы СОШ №36 г. Сыктывкар
Возраст
участников – учащиеся 7 класса.
Оформление:
таблички с эпиграфом и толкованием слов:
Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется,-
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать…
Ф.И.Тютчев.
Сострадание
– жалость, сочувствие, возбуждаемое несчастьем другого человека. (С.Ожегов.
Словарь
русского языка).
Сочувствие
– отзывчивое отношение к чужому чувству, участие. (С.Ожегов. Словарь русского
языка.)
Эмпатия
– умение видеть мир глазами других, понимать его так же, как они.
Альтруист
– человек, готовый бескорыстно действовать на пользу другим, не считаясь со
своими личными интересами. Противоположность – эгоист.
Советы Д. Карнеги:
1. Высказывайте свое одобрение людям.
2. Улыбайтесь!
3. Придерживайтесь дружелюбного тона.
4. Помните, что имя человека – самый сладостный для него звук.
№
|
Структурные
компоненты этического диалога
|
Смысловые
характеристики структурных компонентов этического диалога
|
-
|
Вывод
школьников на проблему.
|
Здравствуйте, ребята! Сейчас мы с вами
обратимся к анкетам. Вам был предложен вопрос: «Как бы вы определили
искусство общения? Талант общения, дар общения – что это такое, по-вашему?»
|
-
|
Построение логической цепочки
развития мысли.
|
Вы
почти все считаете, что искусство общения – это умение общаться с людьми, а
дар общения – это умение пользоваться речью (вести беседу, спорить,
пользоваться формулами речевого этикета). Видимо, вы исходили из того, что
язык – главное средство общения. И в этом я с вами согласна. Но… Сначала
послушайте два отрывка. Отрывок из романа Л.Н.Толстого Война и мир» (т.1,ч.1,
гл.17) читает учитель; отрывок из повести В. Железникова «Чучело» (гл.5)
пересказывает близко к тексту ученица.)
-
О ком из героев можно сказать, что у него дар, талант общения? Почему?
-
Вы видите, что дар общения – это не только владение речью. Это прежде всего
чуткое сердце – чуткость в восприятии состояния других людей, способность
понять человека, умение проникнуть в его внутренний мир, разделить с ним
радость или горе. Все это мы определяем одним словом эмпатия.
Вот об эмпатии мы и поведем речь сегодня. Мы должны узнать, от чего зависит
способность понимать других людей, и подумать, можно ли научиться сочувствию?
|
3
|
Обращение к личности ребёнка.
|
-
А способны ли вы к сочувствию? Давайте проверим. Для начала текст-задача
про карлика.
Карлик
жил на 20-м этаже. Каждый день он поднимался на лифте до 10-го этажа, а
оттуда шел вверх пешком. Почему? (Ребята выдвигают свои версии.)
-Карлик
мал ростом и мог дотянуться только до кнопки 10-го этажа. Чтобы решить эту
задачу, нужно поставить себя на место человека маленького роста и увидеть мир
его глазами, а мы обычно делаем наоборот – ставим кого-то на свое место: мы
как бы прикидываем, а что могло бы нас самих заставить поступить таким
образом.
У
А.С.Пушкина есть стихотворение «Элегия». Послушайте отрывок из него. (Учитель
читает стихотворение со слов «Но не хочу, о други, умирать!» и до конца.)
Вдумайтесь:
у Пушкина жить – это мыслить и страдать. Почему он ставит рядом эти два
слова? (Животное тоже может мучиться, испытывать боль и страх, холод и голод,
но страдает только человек. Потому что он мыслит. Мыслящий человек не может
не страдать. Он глубоко чувствует людское горе, он видит зло – и он страдает.
Страдание – просветленное разумом мучение. Оно делает нас способным к
сопереживанию: мы понимаем, что так же может страдать и другой человек. И это
заставляет нас делать то, на что способен человек, - лечить, утешать, любить,
уступать, жертвовать, даже отдавать свою жизнь – и все это во имя жизни!)
|
4
|
Точка наивысшего
напряжения как кульминация
|
-
Можно ли научиться сочувствию? Можно ли развить в себе способность к
страданию? Да, можно. Может быть, вам помогут два правила.
Правило
1-е: научись ставить себя на место другого, видеть мир глазами других,
понимать его так же, как они.
Давайте выполним одно упражнение – игра-этюд «Чужая роль»:
1)улыбнитесь,
как улыбается очень вежливый; собака своему хозяину; кот на солнышке; мать
младенцу;
2)
не сходя со стула, посидите так, как сидит председатель экзаменационной
комиссии, пчела на цветке, наказанный Буратино, наездница на лошади, побитая
собака.
Правило
2-е: в каждом умейте видеть его достоинства. Любите людей.
-
Попробуем провести аукцион «Кто больше знает формул благодарности?
Извинений?»
Ну,
а теперь попробуйте добровольно войти в роль Альтруиста. Поживите чуть-чуть в
роли Доброго Ангела. Но поживите всерьез и добровольно. Исключите ради себя:
это время посвятите не себе, а кому-то другому или какому-то делу, не
имеющему отношения к вашим личным интересам. Не ждите ни благодарности, ни
похвал, ни каких-либо знаков внимания – более того, действуйте незаметно,
чтобы никто о вашем эксперименте не догадался. Попробуем? Итак, «Альтруист на
минуту». Выразите свое доброе отношение к присутствующим, одну минуту
побудьте в роли Доброго Ангела.
|
5
|
Резюме диалога
|
-
Л.Н.Толстой сказал: «Милосердие начинается дома. Если для проявления
милосердия нужно куда-то ехать, то это едва ли милосердие».
Сочувствие
– великая человеческая способность и потребность, благо и долг.
Нам не дано предугадать.
Как слово наше отзовется,-
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать,
-
так писал замечательный русский поэт Ф.И.Тютчев.
Если
вы хотите, чтобы вас окружали хорошие люди, чтобы вас любили, сами учитесь
сочувствию и состраданию. Да, таким людям живется труднее и беспокойнее. Но
их совесть чиста.
Бесчувственным кажется, что им хорошо. Но это им только кажется.
|
Приложение
№1
Отрывок из романа Л.Н. Толстого
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
XVII
Когда Анна Михайловна уехала с
сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела
одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
— Что вы, милая, — сказала она
сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. — Не хотите
служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и
унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у
нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
— Виновата-с, — сказала горничная.
— Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене
с несколько виноватым видом, как и всегда.
— Ну, графинюшка! Какое sauté au
madère [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chère! Я попробовал; не даром я
за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив
молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
— Что прикажете, графинюшка?
— Вот что, мой друг, — что это у
тебя запачкано здесь? — сказала она, указывая на жилет. — Это сотэ, верно, —
прибавила она улыбаясь. — Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
— Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая
бумажник.
— Мне много надо, граф, мне пятьсот
рублей надо.
И она, достав батистовый платок,
терла им жилет мужа.
— Сейчас, сейчас. Эй, кто там? —
крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они
кличут, стремглав бросятся на их зов. — Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын,
воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами
вошел в комнату.
— Вот что, мой милый, — сказал граф
вошедшему почтительному молодому человеку. — Принеси ты мне… — он задумался. —
Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси,
а хороших, для графини.
— Да, Митенька, пожалуйста, чтоб
чистенькие, — сказала графиня, грустно вздыхая.
— Ваше сиятельство, когда прикажете
доставить? — сказал Митенька. — Изволите знать, что… Впрочем, не извольте
беспокоиться, — прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать,
что всегда было признаком начинавшегося гнева. — Я было и запамятовал… Сию минуту
прикажете доставить?
— Да, да, то то, принеси. Вот
графине отдай.
— Экое золото у меня этот Митенька,
— прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. — Нет того, чтобы
нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
— Ах, деньги, граф, деньги, сколько
от них горя на свете! — сказала графиня. — А эти деньги мне очень нужны.
— Вы, графинюшка, мотовка
известная, — проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась
опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под
платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то
растревожена.
— Ну, что, мой друг? — спросила
графиня.
— Ах, в каком он ужасном положении!
Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не
сказала…
— Annette, ради Бога, не откажи
мне, — сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом,
худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в
чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
— Вот Борису от меня, на шитье
мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и
плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что
они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом —
деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Приложение
№2
Отрывок из повести В. Железникова
«Чучело» (пересказывает близко к тексту ученик)
Глава пятая
— Когда я
пришла в школу первый раз, то Маргарита, наша классная, позвала в учительскую
Рыжего и велела ему отвести меня в класс. Мы шли с Рыжим по коридору, и я всю
дорогу хотела с ним подружиться: перехватывала его взгляд и улыбалась ему. А он
в ответ давился от хохота.
Конечно, у меня
ведь дурацкая улыбка — до самых ушей. Поэтому и уши я тогда прятала под
волосами.
Когда мы подошли к
классу, Рыжий не выдержал, сорвался вперед, влетел в дверь и заорал:
«Ребята! У нас
такая новенькая!..» — и зашелся хохотом.
Ну, после этого я
застыла на месте. Можно сказать, одеревенела. Со мной так часто бывало.
Рыжий вылетел
обратно, схватил меня за руку, втащил в класс и снова загоготал. И каждый на
его месте сделал бы то же самое. Может, я на его месте вообще умерла бы от
хохота. Никто ведь не виноват, что я такая нескладная. Я и на Рыжего не
обиделась и даже была ему благодарна, что он втащил меня.
Правда, как назло,
я зацепилась ногой за дверь, врезалась в Рыжего, и мы оба рухнули на пол.
Платье у меня задралось, портфель вылетел из рук.
Все, кто был в
классе, окружили меня и с восторгом рассматривали. А я встала, и улыбочка снова
растянула мой рот — не могу, когда меня в упор разглядывают.
Валька закричал:
«Рот до ушей, хоть
завязочки пришей!»
Васильев засунул
пальцы в рот, растянул губы, корчил страшные рожи и кричал:
«Я тоже так могу!
У меня тоже рот до ушей, хоть завязочки пришей».
А Лохматый, давясь
от смеха, спросил:
«Ты чья такая?»
«Бессольцева я…
Лена», — и я снова по-дурацки улыбнулась.
Рыжий в восторге
закричал:
«Ребята!.. Это же
внучка Заплаточника!»
Ленка оборвала
свой рассказ и покосилась на Николая Николаевича.
— Ты давай,
давай, не смущайся, — сказал Николай Николаевич. — Я же тебе говорил,
как я к этому отношусь. В высшей степени снисходительно и совсем не обижаюсь.
— Ну, а я-то
об этом не знала, — продолжала Ленка. — И вообще про твое прозвище
ничего не знала… Ну, не была готова… «Мой дедушка, — говорю, —
Заплаточник?.. За что вы его так прозвали?..»
«А чего
плохого? — ответил Лохматый. — Меня, например, зовут Лохматый. Рыжего
— Рыжий. А твоего деда — Заплаточник. Звучно?»
«Звучно», —
согласилась я.
Я подумала, что
они веселые и любят пошутить.
«Значит, вы хорошо
знаете моего дедушку?» — спросила я.
«А как же, —
сказал Лохматый. — Он у нас знаменитый».
«Да, да… очень
знаменитый, — подхватил Валька. — Как-то в личной беседе я спросил
твоего дедушку, почему он не держит собак. И знаешь, что он мне ответил? „Я,
говорит, не держу собак, чтобы не пугать людей“.
Я обрадовалась:
«Вот, говорю,
здорово».
И другие ребята
тоже подхватили:
«Здорово,
здорово!»
«Мы эти его слова
всегда помним, — продолжал Валька, — когда яблоки в его саду… Ну, как
это называется?..»
«Собираем», —
подхватил Рыжий.
Все почему-то
снова захохотали.
Ленка вдруг
замолчала и посмотрела на Николая Николаевича.
— Вот дура
какая, — сказала она. — Только сейчас поняла, что они надо мной
смеялись. — Ленка вся вытянулась, тоненькая, узенькая. — Мне надо
было тогда тебя защитить… дедушка!
— Ерунда, —
ответил Николай Николаевич. — Мне даже нравилось, что они у меня яблоки
таскали. Я за ними часто подглядывал. Они шустрили по саду, бегали пригнувшись,
набивали яблоки за пазуху. У нас с ними была вроде как игра. Я делал вид, что
не вижу их, а они с отчаянной храбростью таскали яблоки, можно сказать,
рисковали жизнью, но знали, что им за это ничего не будет.
— Ты добрый!
Я и тогда им ответила, что ты добрый.
А Попов сказал:
«Моя мамаша ему на
пальто пришивала заплатки. Говорит: „Вы же отставной офицер. У вас пенсия. Вам
неудобно с заплатками“. А он — это, значит, ты, дедушка: „У меня лишних денег
нет“.
«Ну ты, Попов,
даешь! — крикнул Рыжий. — Ты что же, думаешь, что он жадный?»
А Валька
подхватил:
«Он жадный?! Он
моей бабке за картину отвалил триста рублей. Это, говорит, картина моего
прапрапрапра…»
Все развеселились
и стали выдумывать, кто что мог:
«Бабушки!»
«Тетушки!»
И тут я стала
хохотать. Правда, смешно, что они нашего прапрадедушку переделали в прабабушку
и в пратетушку? — спросила Ленка у Николая Николаевича. — Хохочу я и
хохочу, никак не могу остановиться. Я если хохочу, то обо всем забываю.
Ленка неожиданно
коротко рассмеялась, будто колокольчик звякнул и упал в траву, и снова сжала
губы.
— Это раньше
я обо всем забывала, — поправилась Ленка и с угрозой добавила: — А
теперь… — Она замолчала.
Николай Николаевич
терпеливо ждал продолжения ее рассказа. Он дал себе слово не перебивать ее. Да
и самому ему хотелось разобраться во всей этой истории. И слушать Ленку было
легко, потому что переливы ее голоса, выражение глаз, которые то затухали, как
облитые водой горящие угли, то вновь пламенно и неожиданно вспыхивали,
завораживали его.
За всю свою долгую
жизнь Николай Николаевич не видел подобного лица. От него веяло таинственной
силой времени, как будто оно пришло к нему через века. Он это ощущал остро и
постоянно.
А может быть, это
чувство возникло у него после появления в доме «Машки»?
— Вообще-то я
никогда бы не кончила смеяться, если бы не Валька, — снова заговорила
Ленка. — Ему было смешно, что ты купил у его бабки картину за триста
рублей.
«Бабка, говорит,
от радости чуть не померла. Думала, получит двадцатку, а он ей триста!..»
Валька подбежал к
доске и нарисовал квадрат, не больше портфеля.
«Вот за такую
махонькую картинку — три сотни! — визжал Валька. — А на картинке была
нарисована обыкновенная тетка с буханкой».
— «Женщина с
караваем хлеба», — строго и многозначительно вставил Николай Николаевич.
— Я-то знаю,
ты не волнуйся, я-то знаю все твои картины, — оправдывалась Ленка и
продолжала:
«И еще передай
своему деду, — закричал горластый Валька, — что мы его поздравляем,
что у него такая внучка… Ну точно как он!»
«Они с
Заплаточником — два сапога пара!» — вставил Рыжий.
А я почему-то
подхватила:
«Правильно, мы с
дедушкой два сапога пара!»
Николай Николаевич
совершенно отчетливо представил себе, как Ленка, вероятно от растерянности,
выкрикнула эти слова. И как бы радуясь им, она подпрыгнула на месте и завертела
головой, как попугайчик, и уголки губ у нее закрутились вверх. Ему нравилась ее
беспомощная и открытая улыбка. А для них это потеха — и только.
— Лохматый
так и крикнул:
«По-те-ха! Ну и потешная
ты, Бессольцева Лена!»
А Рыжий,
разумеется, подхватил:
«Не потешная она.
А чучело!»
«Огородное!» —
захлебнулся от восторга Валька.
Конечно, они стали
хохотать над Ленкой, выкаблучиваясь каждый на свой лад.
Кто хватался за
живот, кто дрыгал ногами, кто выкрикивал: «Ой, больше не могу».
А Ленка, открытая
душа, решила, что они просто веселились, что они смеялись над ее словами, над
ее шуткой, а не над нею самою.
Ленка заметила,
что Николай Николаевич как-то подозрительно притаился, словно его что-то не
устраивало в ее рассказе.
— Дедушка, ты
меня не слушаешь? — спросила она дрогнувшим голосом. — А почему?
Николай Николаевич
смущенно поднял на нее глаза, не зная, как поступить, — и правду ему
говорить не хотелось, чтобы лишний раз не огорчать Ленку, и врать было трудно.
— Не
отвечай! — Ленку как молнией пронзило — она обо всем догадалась. —
Тебе меня жалко стало? Да? Они надо мной смеялись? Да?.. Уже тогда? — Она
жалобно улыбнулась: — Подумать только, а я не догадалась. Все приняла за чистую
монету… Точно. Смеялись. Я вижу, вижу себя со стороны — ну просто я была
какая-то дурочка… — И тихо добавила: — Правда, дурочка с мороза.
Вдруг она
повернулась к Николаю Николаевичу всем корпусом, и он увидел ее большие
печальные глаза.
— Дедушка!
Милый! — Она схватила его за руку и поцеловала ее. — Прости меня!..
— За
что? — не понял Николай Николаевич.
— За то, что
я им верила, а они над тобой смеялись.
— Разве ты в
этом виновата? — сказал Николай Николаевич, — Да и они не виноваты,
что смеялись надо мной. Их можно только пожалеть и постараться им помочь.
— Может быть,
ты их любишь? — Ленка с подозрением посмотрела на Николая Николаевича.
Тот ответил не
сразу — помолчал, подумал, потом сказал:
— Конечно.
— И
Вальку? — возмутилась Ленка. — И Рыжего, и Лохматого?!
— Каждого в
отдельности — нет! — У Николая Николаевича от волнения перехватило горло,
и он задохнулся. — А всех вместе — да, потому что они — люди!
— Если ты
будешь психовать, — сказала Ленка, — то я перестану рассказывать.
— Да я не
психую, — рассмеялся Николай Николаевич. — Подумаешь, даже
задохнуться разок нельзя. А ты давай, давай дальше, я слушаю.
— Ну, в
общем, когда Рыжий обозвал меня чучелом, — сказала Ленка, — то его
кто-то сильно толкнул в спину… и я увидела впервые Димку Сомова… Знаешь, он
меня сразу удивил. Глаза синие-синие, а волосы белые. И лицо строгое. И
какой-то он весь таинственный, как «Уснувший мальчик».
А Рыжего он
толкнул сильно, тот врезался в пузо верзилы Попова и бросился на Димку. Я
хотела крикнуть, чтобы они не дрались из-за меня. Ну пусть я чучело, ну и
что?.. Но они уже сцепились.
Я зажмурилась. Я
всегда так делала, когда начиналась драка. Я же тебе главного не сказала: я
раньше трусихой была. Когда пугалась, то у меня отнимались ноги и руки.
Пошевелиться не могла, как неживая.
Только драки
никакой не вышло. Я услышала спокойный голос Димки:
«Сам ты чучело, и
не огородное, а обыкновенно-рыжее».
Я открыла глаза.
Оказалось, Димка одной рукой скрутил Рыжего и держал его крепко. А тот и не
думал вырываться, скорчил рожу и крикнул:
«Я
обыкновенно-рыжее чучело!»
Над ним все стали
смеяться, и он сам над собой смеялся громче всех. Да ты же его видел,
дедушка! — сказала Ленка. — Правда, он смешной?.. Ну просто цирковой
клоун — ему и парика не надо, он же от рождения рыжий!
В тот момент,
когда мы смеялись над Рыжим, вбежала веселая Маргарита. В одной руке она
держала классный журнал, а в другой сверток в цветном полиэтиленовом мешочке.
«А,
новенькая! — Она увидела меня. — Куда же тебя посадить?»
Она пошарила
глазами по рядам парт… и забыла про меня, потому что девчонки обступили ее и
спросили, правда ли, что она выходит замуж. Маргарита ответила, что правда,
засияла от счастья, торопливо разорвала мешочек, вытащила коробку конфет,
открыла и поставила на стол.
«От него?» —
прошептала догадливая Шмакова.
«От него, —
Маргарита еще больше расцвела. — Угощайтесь», — и сделала
величественный жест рукой.
Все повскакали со
своих мест и стали хватать эти конфеты и засовывать в рот. А Маргарита
говорила:
«По одной! По
одной! А то всем не хватит».
Я тоже схватила
конфету.
А Шмакова сунула
одну конфету в рот, а вторую отдала Димке. Ну и галдеж поднялся!
А девчонки
забрасывали счастливую Маргариту вопросами:
«Маргарита
Ивановна, а кто ваш муж?»
«А у вас есть его
фотокарточка?»
«А он живет в
Москве?»
И тут в дверях
появилась Миронова. Она у нас особенная, у нее очень сильная воля.
«Что вы тут шумите
после звонка?» — спросила Миронова.
«Мы конфеты едим!»
— крикнула Шмакова.
«Во время урока?»
— ехидно заметила Миронова и прошла на свое место.
Шмакова протянула
ей конфету:
«Возьми и
успокойся. Сама опоздала и еще выставляется».
«Тихо! —
сказала Маргарита. — Миронова права. По местам!»
И все пошли по
своим местам, а про меня Маргарита так и не вспомнила, и я не знала, куда мне
сесть, остановилась около Димки и уставилась на него. Ну, у меня привычка
такая: если мне кто-нибудь нравится, то я смотрю на него, смотрю, хотя знаю,
что это неловко. Он на меня раз посмотрел, второй, а потом спросил, чего мне
надо.
А я ляпнула:
«У тебя место
свободное?»
«Занято».
Ну, думаю, влипла,
сейчас он начнет надо мной смеяться. А он вдруг улыбнулся и спросил:
«А что?»
«Хотела сесть к
тебе, — ответила я, а так как он все еще продолжал улыбаться, то во мне
какая-то храбрость появилась от его доброты, и я сказала: — Ты же меня спас».
По-моему, ему мои
слова поправились, потому что он сказал:
«Ну что ж, сейчас
попробуем, — и громко крикнул: — Шмакова, новенькая твое место хочет
занять!»
Шмакова услышала
Димкины слова и здорово рассердилась. Она посмотрела в нашу сторону, потом
медленно направилась к нам. Она приближалась, приближалась, и я видела, как у
нее в глазах прыгали злые огоньки. Тут я испугалась. Я ведь не хотела, если
место занято. А Шмакова подошла к нам, смерила меня презрительным взглядом и
отвернулась. Конечно, она же красавица! А я? — Ленка безнадежно махнула
рукой.
— Ты тоже
хоть куда, — посчитал своим долгом вмешаться Николай Николаевич.
— Да брось ты
меня успокаивать, — возмутилась Ленка. — Она же настоящая красавица!
Платье у нее новенькое и сшито по фигуре. А у меня… какой-то маскировочный
халат.
— Маскировочный
халат?.. — удивленно переспросил Николай Николаевич. — Это, пожалуй,
моя вина. Я недоучел, что платье должно быть по фигуре. Извини. — И почти
выкрикнул: — Зато у тебя глаза вдохновенные! И сердце чистое. Это посильнее,
чем платье по фигуре.
— Не хвали
меня, пожалуйста, — сказала Ленка. — Я ведь плохая. Я на самом деле —
предательница!.. Я это сейчас, сейчас поняла до самого донышка.
Ленка замолчала.
Николай Николаевич терпеливо ждал, когда она снова заговорит. В комнату в
который раз ворвалась бесшабашная музыка: это все еще гуляли на дне рождения
Димки Сомова. Они плясали, кричали, пели, а здесь, в доме у Бессольцевых,
сидели два понурых человека, которые не знали, что им делать дальше и как им теперь
жить.
— Ну, и что
там произошло со Шмаковой? — прервал молчание Николай Николаевич.
— Со
Шмаковой? — переспросила Ленка. — Ничего особенного не произошло —
она уступила мне место. «Уступаю, говорит, тебе мое место с большим
удовольствием. — И схватила портфель. — Мне, говорит, здесь надоело.
Парта какая-то кособокая. И вообще я люблю перемену мест. Так что, Димочка, чао
какао! — А на прощание, наконец, посмотрела на меня, как будто только что
заметила, презрительно фыркнула и тихо сказала: — Ну и чучело!»
Попов заорал,
чтобы Шмакова села к нему, и та бросила ему портфель, а он его поймал, —
вот с этого момента он стал ее рабом.
Тут Маргарита
объявила, что наша школа едет на осенние каникулы на экскурсию в Москву.
«Значит, мы поедем
вместе?» — выскочила догадливая Шмакова.
«Вместе,
вместе, — Маргарита улыбнулась. — Так что берите у родителей деньги и
приносите».
По этому поводу
раздался такой вопль восторга, что Маргарита рассмеялась и зажала уши руками,
чтобы не оглохнуть. Ну конечно же, всем хотелось поехать на каникулы в Москву.
И я завопила, но
потом осеклась, потому что Димка встретил это известие хладнокровно. А когда
все замолчали, он вздохнул тяжело и сказал:
«Опять на
родительские… Надоело».
«Что же ты
предлагаешь? Не ездить в Москву?» — спросила Маргарита.
«Нет, он этого не
предлагает, — вмешалась Миронова, — Но он не знает, что он
предлагает».
«Прекрасно он
знает, — раздался ласковый голосок Шмаковой. — Это он перед новенькой
выставляется».
Все, конечно, тут
же захихикали.
Маргарита одернула
Шмакову, а я, если честно, была почему-то рада ее словам… Ну, в общем, не
почему-то, а потому, что она сказала, что Димка передо мной выставлялся.
А когда в классе
снова наступила тишина, то Димка встал, победно оглядел ребят и сказал:
«Давайте на поездку
заработаем сами!»
Тут меня словно
подбросило, прямо не знаю почему. Я вскочила и заорала:
«Маргарита
Ивановна! Маргарита Ивановна! Можно я скажу?»
Ох и видик у меня
был, наверное, — восторженная дурочка. Но я о себе и не думала, у меня на
душе было хорошо и хотелось сказать всем что-нибудь необыкновенное.
«Мне дедушка много
рассказывал про ваш город… У вас город особенный, старинный… Приедешь, навсегда
останешься… Не променяешь ни на какие золотые горы. Правда здесь хорошо! И вы
все такие хорошие! И предложение Сомова я поддерживаю!..» Я улыбнулась Димке и
наконец уселась.
«Ну, Сомов у нас,
как всегда, молодец! — сказала Маргарита. — Мне его идея тоже очень
понравилась… Конечно, вы уже взрослые ребята и вполне можете поработать, —
продолжала она, — я вам, пожалуй, помогу. Только… не подведете?..»
Тут все закричали:
«Что вы, Маргарита
Ивановна! Вы только договоритесь!»
«Мы будем работать
дни и ночи!»
«С утра до
утра!..»
И мы стали
работать. Ходили в совхоз на сбор поздних огурцов и капусты. Ты не думай, мы не
только за деньги работали. Мы и бесплатно. Например, в детском саду. И
городской сквер убирали… Правда, это не всем понравилось. Может быть, именно
из-за этого у нас и началась ссора. Валька, к примеру, как только мы шли на
бесплатную работу, всегда убегал. Один раз в воскресенье рано утром Маргарита
привела пас в совхозный сад на уборку осенних яблок.
Все ребята пришли
в резиновых сапогах, а я в туфлях — они сразу промокли от росы.
Димка заметил это,
снял сапоги, протянул мне и сказал, чтобы я переобулась. Вот был моментик — он
стоял босой на мокрой холодной траве и протягивал мне сапоги с шерстяными
носками. Я не решалась их взять.
Ребята окружили
нас и открыли рты от удивления.
«Во, Сомов дает!»
— засмеялся Лохматый.
«Лыцарь», —
подхватил Валька.
«Львиное сердце!»
— вставил Рыжий и зашелся мелким смехом от собственного остроумия.
«Долго мы еще
будем стоять и женихаться? — вдруг зло оборвала их Шмакова. — Мы
пришли, кажется, работать. Ведь так, Димочка?..»
Кое-кто снова
захихикал, а Димка не обратил на это никакого внимания, бросил мне сапоги и
ушел.
Я натянула Димкины
носки — они были еще теплые от его ног — и влезла в сапоги.
Знаешь, дедушка,
как мне было весело! — Ленка рассмеялась: — Весело-весело! Может, оттого,
что Димка отдал мне сапоги? — Она хитро посмотрела на Николая
Николаевича. — Нет, пожалуй, просто оттого, что в саду было очень красиво.
Второй раз за этот
день Николай Николаевич услышал ее смех. Ему нравилось, что она забыла про то,
что эти ребята прозвали ее чучелом, что бросила в него портфелем только за то,
что он предложил ей вернуться в школу… Она все-все забыла и снова была
счастливой.
А Ленка все еще
смотрела куда-то вдаль, заглядывая в свое недавнее прошлое, которое ей явно
было по душе.
Перед нею возникла
чудная картина… Сад, увитый паутиной. Сотни кружевных гамаков, гамачков,
подвесных дорог сплелись между яблонь, лежали в траве и накрывали кустарник.
Ребята разбежались
по саду, и каждый кричал, что у него самая интересная паутина. Их голоса,
наподобие птичьих, радостно и возбужденно звенели среди деревьев.
Потом все стали
собирать яблоки. И Ленка собирала, а сама все время исподтишка следила за
Димкой: как он ловко лазал по деревьям, как смело прыгал, как быстро пробегал
из одного конца сада в другой в ослепительных красноватых лучах солнца.
Они работали до
самого обеда. А в конце работы развели костер и пекли яблоки.
Рыжий — на спор —
голыми руками вытаскивал из огня девчонкам печеные яблоки…
— А потом,
дедушка, случилась странная-странная история. Помнишь, мы работали на фабрике
детской игрушки?.. Ну, мы там из папье-маше клеили морды зверей.
Николай Николаевич
кивнул.
— Так вот,
тогда на фабрике я впервые поняла, что люди не все одинаковые. Да, да, не
улыбайся. Я вдруг увидела, что то, что для меня хорошо, для Шмаковой, например,
смешно, а для Мироновой просто глупо. Я должна была насторожиться, но я не
обратила на это никакого внимания! — Выражение лица у нее было до
крайности удивленное. — Ну, слушай дальше, что из этого вышло… —
Ленка возбужденно вздохнула и продолжала: — Мы уже кончили работу. Я доклеила
морду зайца, хотела для просушки поставить ее среди остальных на полку, которая
тянулась вдоль стоны, а потом передумала и примерила морду на себя.
В это время
вернулся Димка — он ходил получать деньги за нашу работу, — ну и все,
конечно, бросились на него:
«Ну как, получил?»
«Сколько?»
«Выкладывай! Не
томи! Душа горит!»
Они его толкали,
пытаясь влезть к нему в карман, приставали, канючили.
«Рыжий! Тащи
копилку!» — закричал Димка, отбиваясь от наседавших ребят.
У нас в это время
была уже копилка — такая здоровая зеленая кошка с дыркой в голове.
Рыжий поставил
перед Димкой копилку… и началось!
Димка полез в
карман, долго что-то там колдовал, наконец выхватил руку, помахал над головой
красненькой десяткой и бросил ее в копилку.
«Свои!» — заорал
Лохматый.
«Пять рублей!» —
крикнул Димка и снова опустил их в копилку.
«Кровные!» —
восхищался Рыжий.
«Трудовая
копеечка!» — поддакнул ему Попов.
Димка поднял над
головой еще десятку и помахал ею в воздухе.
Ленка показала,
как Димка помахал деньгами. Ей не сиделось, она вскочила, каждая жилка на ее
лице трепетала от восторга.
— Он крикнул:
«Десятка!» — и
бросил их в копилку.
«Ух!» — ухнули все
хором.
Рыжий попросил у
Димки, чтобы тот дал ему бросить монету в копилку. Димка дал ему рубль, и Рыжий
бросил.
И тогда все
закричали:
«И мне! И мне! И
мне!»
И он всем давал, и
все по очереди бросали.
А потом Димка
протянул рубль мне и сказал:
«Брось и, ты,
заяц».
А я от радости,
что он мне дал этот рубль, так схватила его, что он разорвался пополам —
половинка осталась у Димки, половинка у меня.
«Вот
разиня! — возмутился Валька. — Это же деньги. Их рвать не надо!»
Я испугалась и не
знала, что делать. Но Димка, как всегда, пришел мне на помощь.
«Ничего, —
успокоил он всех, — потом склеим. Бросай, заяц, обе половинки!»
Я бросила.
«И кончай
работу! — приказал Димка. — Давайте халаты».
Ребята сняли
халаты и побросали их Димке.
«А тебе, заяц, как
самому храброму, я поручаю охрану этого замечательного сундука с
драгоценностями», — сказал Димка, протянул мне копилку, а сам ушел
относить халаты.
Я схватила копилку
и закричала:
«Я храбрый заяц!
Самый храбрый на свете заяц!»
Рыжий надел морду
тигра и зарычал на меня:
«Ры-ы-ы!»
«Ой, не боюсь! Ой,
не страшно!» — Я оттолкнула Рыжего.
А Шмакова нацепила
морду лисицы и пропела тоненьким голоском:
«Зайка серенький,
зайка беленький… Мы тебя перехитрим! Мы у тебя сундучок с драгоценностями
отнимем!» — И она ущипнула меня.
Я не ожидала этого
— мы ведь играли — и крикнула:
«Ты чего больно
щиплешься?..»
«А если не больно,
то зачем же щипаться!» — рассмеялась Шмакова.
А в это время
другие ребята тоже нарядились в маски зверей, и меня уже плотным кольцом
окружили морды волков, медведей, крокодилов. Они прыгали, рычали, наскакивали
на меня и рвали из рук копилку. А какой-то медведь — по-моему, это был Попов —
крикнул как Шмакова:
«Зайка серенький,
зайка беленький… Мы тебя перехитрим!»
Волк — Валька
несколько раз сильно дернул меня за косу. А я испугалась по-настоящему, как
будто меня окружали не люди, а настоящие звери.
«Не надо! Хватит!»
— Я хотела снять маску, но у меня ничего не получалось, потому что они
беспрерывно меня толкали.
«Попался,
зайчишка!» — пропела Шмакова.
«Мы тебя, заяц,
задере-ем!» — завопил Лохматый и крутнул меня.
«Ры-ы-ы!» — дурным
голосом прорычал Рыжий.
«Димка-а-а!» —
закричала я и грохнулась на пол, потому что у меня закружилась голова.
Димка вбежал и
спросил, чего я кричу. А я ему ответила, что испугалась.
«Кого?» — не понял
Димка.
«Всех…
зверей», — ответила я.
«Подумаешь, и поиграть
нельзя», — сказал Валька.
«Зайка серенький…
Зайка беленький… Мы тебя задерем! — хихикнула Шмакова. — Какая
нервная!»
«Чепуха! —
мрачно заявила Миронова. — Просто кривляется. Пошли, ребята!..»
И вся компания
удалилась вслед за Железной Кнопкой, вполне довольная собой.
А мне еще долго
мерещилось, что Шмакова похожа на лису, Лохматый — на медведя, а Валька — на
волка.
Мне было стыдно,
что я так думала про ребят. Поэтому я догнала их на улице и всех угостила
мороженым на свои деньги. И рассказала Шмаковой под честное слово свою тайну,
что Димка похож на «Уснувшего мальчика».
Она была очень
довольна, хохотала и клялась, что никому не скажет, но мне почему-то казалось,
что голос у нее был похож на тот, когда она пела: «Зайка серенький, зайка
беленький…» Шмакова — лиса. Настоящая. И я подумала, что зря ей все рассказала…
Ну ты же ее видел, дедушка. Правда, она лиса? А я тогда и не знала, что есть
люди — лисы, медведи, волки…
После я спросила у
Димки:
«Ты меня
осуждаешь, что я испугалась ребят на фабрике?»
«Что ты, —
ответил он. — Испугаться каждый может».
Вот видишь, какой
Димка был человек — добрый, — сказала Ленка. — А потом он себя еще
отчаянным храбрецом показал. Было это так…
Мы возвращались с
Димкой домой. И вдруг увидели Вальку. Он бежал трусцой нам навстречу, на
поводке тянул собаку, маленькую такую, на кривых ногах и с большими лохматыми
ушами.
Валька заметил нас
и нырнул за угол. Димка бросился за ним, а я за Димкой. Валька прижался к стене
и смотрел на нас какими-то странными глазами.
«Какая у тебя собака
хорошая. — Я погладила ее. — Только что это ее так колотит? Заболела
она, что ли?»
Валька не успел
мне ответить, потому что Димка вцепился в него, вырвал собаку и выпустил.
«Мой
поводок! — заорал Валька, вырываясь из Димкиных рук. — Петька!.. На
помощь!»
Я не поняла,
почему Димка так ошалел и почему Валька кричал «поводок» и звал на помощь
какого-то Петьку.
Петька, старший
брат Вальки, тут же появился. Он здоровый, ему скоро в армию. Я его сразу
узнала, он шофер с уборочной машины.
А Валька как
увидел Петьку, заорал еще сильнее:
«Петька, он мою
собаку с поводком упустил!»
Петька подтянул
Димку к себе и вежливо сказал:
«Ты уж извини,
дружок, но я должен сделать тебе больно. Ты сам заслужил».
И он так звезданул
Димке по скуле, что тот пролетел мимо меня и шлепнулся на землю.
«Заработал? —
захохотал Валька. — Знай наших».
«Всего доброго,
дети», — сказал Петька.
Они ушли не
оглядываясь. А я не бросилась за ними, не вступилась за Димку, не позвала на
помощь. Вот стыдно!
Ленка посмотрела
на Николая Николаевича.
— Я же тебе
говорила, что раньше была трусихой. Это я теперь ничего не боюсь. Никогда
больше не отступлю. Никогда! Ни перед чем. А тогда я задрожала и подошла к
Димке, когда Валька и Петька уже совсем скрылись.
Другой бы на месте
Димки обиделся, а Димка нет.
«А я опять
струсила», — созналась я.
«Ничего. Смелость
дело наживное. — Димка потер ушибленное место. — Я у него, подлеца,
третью собаку отбиваю! Он их на живодерню поштучно за рублевку сдает».
«Ну и тип этот
Валька! С тех пор как он на меня в волчьей морде напал там, на фабрике, он мне
все время кажется волком», — призналась я Димке.
«Ну, это уж
слишком», — ответил он.
«Волк он,
волк, — крикнула я, — раз для него самое главное деньги!»
«А Петька похлеще
Вальки, — сказал Димка. — Рыбу на реке глушит».
«Жалко, —
сказала я. — Я думала, вот стоит городок восемьсот лет, и все в нем
хорошие… А Валька — живую жизнь своими руками на живодерню. Я про таких только
читала. А ты, Димка… ты просто герой!»
Я правда думала,
что он герой. А он смутился:
«Да брось ты!..»
«Нет, ты настоящий
герой. Самый настоящий! — Потом вдруг набралась храбрости и спросила: —
Можно, я буду с тобой дружить?..» — А сама даже испугалась собственной
храбрости.
«Ну давай», —
согласился Димка.
А я спросила его:
«На всю-всю
жизнь?»
«Ну давай», —
улыбнулся он.
От восторга
я… — Ленка на мгновение замолчала, — ну, в общем, поцеловала его в
щеку. Просто от восторга, что он герой и что он теперь будет моим самым
надежным и близким другом.
Дедушка, я так
тогда была рада! — Глаза у Ленки стали восторженными, голос громким. Она
когда восторгалась чем-нибудь, то переставала стесняться, совсем не
контролировала себя, и это ее свойство тоже очень нравилось Николаю
Николаевичу. — А когда я его поцеловала, то я совсем не испугалась, а,
представляешь себе, весело рассмеялась.
Он очень удивился:
«А это еще зачем?»
«Так женщины,
говорю, раньше благодарили рыцарей. — Я веселая была в тот момент и даже
забыла, что у меня „рот до ушей, хоть завязочки пришей“. — А ты, Димка,
рыцарь, ты же спас от Вальки собаку и меня. И она сейчас, счастливая,
рассказывает всем собакам города: „Ну и Сомов — молодец!“
В это время у меня
над ухом раздался свист и хохот.
Я оглянулась —
перед нами стояли Петька и Валька. У них на поводке болтался тот же самый
несчастный лопоухий пес, которого спас Димка. Оба довольные, хохотали, что
снова поймали несчастную собаку и к тому же подслушали наш разговор. Волки,
волки, а не люди!
Я им прямо в лицо
крикнула:
«Это нечестно!..
Подслушивать…»
«Барышня
обиделась», — сказал Петька и сделал грустное лицо.
«А ты, лыцарь, не
обиделся?» — спросил Валька у Димки и нахально толкнул его плечом. При Петьке
он был большой храбрец.
А Димка как
бросился на Вальку! Даже Петьки не испугался. Вот какой он был раньше! Только
Петька перехватил его, поднял над землей, и Димка повис в воздухе, болтая
ногами, — Петька ведь здоровый, на две головы выше Димки, — и
процедил, ну почти пропел сладким голоском, как Шмакова:
«Давай, дружок,
еще раз поцелуемся. — Захватил его лицо громадной ладонью, повертел голову,
словно хотел ее отвинтить. Димка задыхался, потому что Петька закрыл ему
ладонью рот и нос. — И прошу тебя, дружок, — пел он дальше, — не
разглашай нашей маленькой тайны про эту собачку. Договорились?..»
«Договорились», —
промычал Димка сквозь пальцы Петьки, стараясь разжать железные тиски его
ладони.
«Ну, я рад, что ты
все правильно понял», — ухмыльнулся Петька.
И, волоча собаку
под смех и выкрики Вальки, они снова ушли. А собака отчаянно упиралась, мотала
головой и подымала пыль своими ушами. Мне ее так было жалко.
Димка покосился на
меня, погрозил кулаком вслед братьям и крикнул почему-то негромко:
«У-у-у, Валька!..
Только сунься в школу!.. — А когда они отошли совсем далеко, он чуть
прибавил голос: — Живодеры!»
А я сложила руки
рупором, чтобы было громче слышно, и заорала:
«Жи-во-де-ры-ы-ы!»
Петька остановился
и посмотрел в нашу сторону… Нас как ветром сдуло, потому что Димка схватил меня
за руку и мы убежали. А я расхрабрилась и говорю:
«Правда, он
услышал, как я кричала?»
«Услышал, —
ответил Димка, — но понимаешь, с этим надо быть поосторожней. Мы что?.. А
он — что?!»
«Он
здоровый», — вздохнула я.
«Значит, не надо
лезть на рожон».
Дедушка, —
сказала Ленка, — ты представляешь, какая я была дура. Представляешь?! Я
ему поддакнула. И вообще я все время ему поддакивала!.. Я знаю теперь:
поддакивать — это плохо…
Приложение
№3
Пушкин А. С. - «Элегия»
Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино — печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть — на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.